отыгрывании, как мы уже видели на примере Фауста
и Эммы Бовари.
Каким бы болезненным ни было наше столкО
новение с Тенью, оно воссоединяет нас с нашей чеО
ловеческой природой. Оно запускает спонтанную
жизненную энергию, которая, если ею управлять
осознанно, может обеспечить необходимое изменеО
ние и обновление. Конечно, из нарциссизма трудно
извлечь чтоОто полезное, но, по крайней мере, его
можно ограничить и тем самым избавить окружаО
ющих от его травматического воздействия. Говоря
словами современника Достоевского, Шарля БодО
лера, человек из подполья — « мое подобие, брат
мой»*.
Человек, призванием которого является искусстО
во, воплощает и перевоплощает свой миф, иногда соО
знательно, иногда — неосознанно. Великий поэт У.Б.
Йетс прошел через множество трансформаций. По
свидетельству современников, некоторые его друзья
обижались на поэта, сталкиваясь с новым его воплоО
* An Anthology of French Poetry from Nerval to Valery in EngА
lish Translation, p. 295.
148
Глава 4
щением, так как привыкали к прежнему. Вот ответ
поэта:
Друзья считают, что мне нельзя,
Никогда изменять свои песни,
Если бы им было дано знать, что стоит на кону: Так я изменяю самого себя*.
Три поэта, о которых пойдет речь далее, приклаО
дывали сознательные усилия для работы над своО
им личным мифом. Так как великие мифы о жезле
и митре, то есть о фундаментальной власти трона и
церкви, постепенно сошли на нет, людям осталось
только искать свой собственный путь через пустыО
ню. Большинство современных произведений искусО
ства свидетельствуют о нашей потребности пройти
сквозь каменную стену прошлого, рядясь в одежду
из символов, которая вроде бы неплоха сама по себе, но главным ее предназначением является всеОтаки
вычленение значений из личного опыта. Если сеО
годня духовные источники прошлого оказываютО
ся недоступны для художников, то тогда в качестве
ориентиров они могут использовать только коордиО
наты души, сконструированные из осколков личной
биографии человека. Главными составляющими биоО
графии являются обычно отец и мать, семейная атО
мосфера и культурные установки детского периода
жизни. В предыдущей главе мы видели, как Стефан
Данн прорабатывал материнский и отцовский комО
плексы. Три других современных американских
поэта — Теодор Ретке, Ричард Хьюго и Дайана УэйО
коски — тоже просеивают тезаурус памяти, пытаясь
сложить из разрозненных осколков целостное ощуО
щение собственного Я.
Как уже говорилось, две самые важные челоО
веческие потребности — это потребность в заботе
и потребность в доверии, то есть в ощущении, что
* См.: Richard Ellman, Yeats: The Man and the Masks, p. 186.
Анализ случаев из литературного творчества
149
жизнь какОто помогает и поддерживает нас и что
мы можем достичь своей цели. Теодор Ретке проО
вел свое детство в Сагинау, штат Мичиган; там у его
отца была теплица. К этой теплице он обращается
во многих своих стихотворениях, ибо она симвоО
лизирует не только его родной дом, но и воспомиО
нания о «райском зеленом уголке». Родительские
образы являются потенциальными носителями
архетипических сил заботы и доверия. Когда родиО
тели в состоянии нести и передавать эти силы, они
начинают активизироваться внутри ребенка. Если
же родители не могли обеспечить своего ребенка
такими силами, то он начинает искать их у других
людей, которые могли заменить родителей. В приО
веденном ниже стихотворении Ретке вспоминает,
спустя много лет, трех отцовских работниц, которые
помогли удовлетворить архетипические потребносО
ти мальчика:
Ушли в прошлое три древние женщины,
Под которыми скрипели ступеньки тепличных лестниц, Когда они тянули белые веревки
Чтобы подтянуть, подтянуть
Плети душистого горошка, львиный зев,
Настурции, вьющиеся розы —
К стройным гвоздикам и красным
Хризантемам; жесткие стебли,
Соединяли в сноп.
Они привязывали и поправляли,—
Эти цветочные — и больше ничьи — няни.
Они сновали вверхОвниз,
Быстрее птиц. Просеивая грязь,
Они опрыскивали и шевелили растения,
Широко расставив ноги.
Их юбки развевались, как полог палатки,
Их влажные руки мерцали;
Как ведьмы, они летали вдоль грядок,
Легко и свободно творя.
При помощи усиков растений
Они сшивали воздух стеблями;
Они проращивали семена, застывшие от холода,—
150
Глава 4
Все эти кружочки, петельки и завитки.
Они ставили на солнце шпалеру, по которой вились
растения;
Они для растений делали больше, чем для себя.
Я вспоминаю, как они подняли меня, рослого мальчика, Сжимая и толкая меня под ребра,
Пока я, смеясь, лежал у них на руках,
Нежась, как в супружеской постели.
Сейчас, когда в постели мне холодно и одиноко, Они все еще находятся возле меня —
Эти древние, жилистые старухи,
В своих цветастых платках, пропахших потом,
С поцарапанными запястьями,
И дыханием, слегка отдающим нюхательным табаком, Легкое дуновение которого почувствовал я
в своем первом сне*.
Эти три женщины, которые застыли во времеО
ни, словно мухи в янтаре, поОпрежнему подпитыО
вают внутреннего ребенка. Теперь стало понятно, что их работа и их забота о ребенке нужна была для
создания теменоса, священного закутка в психике, пока поэт переживал трудные времена и боролся
с чувством депрессии и утраты. Они больше чем
просто работницы, они — няни, которые ухаживаО
ют за всем, что развивается,— будь то растение или
ребенок. Поэт снова переживает удивление от таких
простых вещей, как колыхание юбок, обворожительО
ные движения, цветастые платки, поцарапанные
запястья, запах нюхательного табака,— всех этих
метонимий, которые обращены в прошлое. Из своеО
го трудного настоящего, из холода и одиночества, он вновь погружается в то время, когда он ощущал
заботу и душевную теплоту. Воспоминания поддеО
рживают и даже подпитывают его изголодавшуюО
ся душу. И мы сами, когда сталкиваемся в среднем
возрасте с масштабностью жизни и одиночеством
* «Frau Bauman, Frau Schmidt and Fraw Schwartze», in the Collected Poems of Theodore Roethke, p. 144.
Анализ случаев из литературного творчества
151
странствия, тоже можем хотя бы отчасти скрасить
свое существование, обратившись к тому времени, когда жизнь действительно обеспечивала спокойсО
твие и поддержку.
Ричард Хьюго потратил немало труда, чтобы
найти такие омолаживающие воспоминания:
Ты помнишь, ее звали Йенсен. Она казалась старой, и всегда внутренне одинокой, с серым лицом, прилепО
ленным к окну,
а почта никогда не приходила. За два квартала
отсюда, в Грубскисе,
было безумие. На Пасху Джорж играл на старом
тромбоне,
когда они повесили флаг. Дикие розы
напоминают тебе, что дороги остались невымощенныО
ми, а колдобины и выбоины —
в порядке вещей. Бедность была реальна: только буО
мажник и дух;
и каждый день тянется медленно, как в церкви.
Ты помнишь
группу обшарпанных прихожан, стоящих в углу,
плачущих о своей вере,
обращаясь к звездам и неистовому Холи Роллерсу, каждый год арендовавших амбар, чтобы петь там свои
страстные песни,
и тот амбар сгорел, как только ты вернулся с войны.
Зная, что люди, с которыми ты был тогда,— мертвы, ты стараешься поверить, что эти дороги починят
и вымостят;
что соседи, которые появились, пока тебя не было, симпатичные люди,
а их собаки накормлены. Тебе все еще нужно
помнить о дорожных выбоинах и папоротнике.
Ухоженные газоны напоминают тебе о поезде,
на котором твоя жена однажды уехала навсегда, в каО
койОто далекий пустой городишко
со странным названием, которое не вспомнить.
Время 6:23.
День: 9 октября. Год стерся в памяти.
Ты злишься на соседей за свою неудачу.
ПотихонькуОпомаленьку этот Грубскис испортил тебя
так, что уже не поправишь. Однако ты знаешь, что
должен снова играть,
152
Глава 4
и снова бледная госпожа Йенсен будет торчать в окне, слушая
отвратительную музыку, разносящуюся над проезжаО
ющими машинами.
Ты очень их любил, и они остаются, в своей
безысходности,
без денег и без желания. Ты любил их, и скукой, которая была их болезнью, ты расплачиваешься за
лишний кусок пищи,
оказавшись в какомОто неизвестном маленьком
городишке,
и хочешь подружиться со страстными любовницами, чтобы почувствовать
себя желанным в том тайном клубе, членами которого
