Позиция «центра» была изложена Гучковым. Уже самый факт его выступления, по мысли октябристов, должен был подчеркнуть как серьезность наступившего момента, так и серьезность заявления, делаемого их лидером. Гучков начал с ценного признания: «Мы (октябристы.— Л, Л.),— заявил он,— и в стране и здесь чувствуем себя по некоторым вопросам несколько изолированными...» Далее его речь сводилась к обычному октябристскому тезису, гласящему, что, поскольку «действительно наступило в стране успокоение и до известной степени успокоение прочное», ничто не мешает проведению «реформ». Тем не менее им чинятся серьезные препятствия «вне этой залы», в «иных законодательных инстанциях». Закончил Гучков свою речь словами: «Итак, я резюмирую эту позицию, которую принимает наша фракция по отношению ко всем тем вопросам, которые дебатировались здесь по смете Министерства внутренних дел: мы, гг., ждем» [263].
Ясный и точный ответ октябристско-кадетские либералы получили от Маркова 2-го, предпочитавшего всегда ставить точку над «Ь>. «Возражать,—издевался он над «оппозиционерами»,—против пожеланий благих не следует: отчего не выражать из года в год своих пожеланий, хотя все-таки из этих пожеланий в общем никакого практического результата не получается». «...Желания Думы не могут и не должны быть обязательны для правительства». На основной вопрос — наступило «успокоение» или нет — Марков отвечал следующим образом. Нас уверяют, что в стране наступило «успокоение». Это ошибка: политические «метеорологи» судят «по чисто внешним признакам». Конечно, теперь «сушь и тишь», но не надо забывать, что «сушь и тишь бывает обыкновенно перед бурей». Сейчас не стреляют, но между стрельбой и полным благополучием «есть целый ряд градационных положений. Вот мы и находимся в одном из таких переходных положений», когда «русскому государству угрожают большие опасности», и поэтому «охранять государство необходимо так, как это и делает теперешнее правительство» [264]. Эти слова Маркова служат великолепной иллюстрацией к ленинскому положению, что страна и в годы столыпинской реакции переживала не конституционный, а революционный кризис, сохранялась объективная революционная ситуация.
О мере «оппозиционной» решимости думских либералов можно судить хотя бы по тому, что не только октябристы, но и прогрессисты проголосовали за смету Министерства внутренних дел. Только кадеты проголосовали против, как они это сделали еще в прошлом году. Но поставить вопрос об отвержении бюджета в целом кадеты не помышляли.
Очередным оппозиционным выпадом октябристов была речь Гучкова по избрании его председателем Думы в марте
1910 г. Ее пафос заключался в следующих словах: «Мы часто жалуемся,— говорил октябристский лидер,— на различные внешние препятствия, тормозящие нашу работу или искажающие ее конечные результаты. Мы не должны закрывать на них глаза; с ними нам приходится считаться, а может, придется и сосчитаться» [265]. Таким образом, терпеливое «мы ждем» было заменено угрозой «сосчитаться». Всю очевидную смехотворность этой угрозы немедленно разоблачила газета Рябушинского. «Сосчитаться — прекрасно! — иронически восклицала газета. — Но с кем и когда? А главное, какими средствами?» [266][267].
И действительно, к концу года жалкий финал угрозы Гучкова был констатирован его же собственной газетой в передовой, озаглавленной «В тупике». Будучи избран председателем Думы, Гучков заявил о необходимости «сосчитаться». С тех пор «прошел год. Положение не только не улучшилось, но запутывалось все более и в настоящее время представляется почти безнадежным» п.
При обсуждении сметы Министерства внутренних дел на четвертой сессии знакомые нам октябристские жалобы и претензии изложил Шидловский, причем в самой благонамеренной и предельно скромной форме, что было сделано специально: для того чтобы подчеркнуть лояльность и готовность «центра», несмотря ни «а что, продолжать сотрудничать с правительством, если последнее хоть в какой-то степени изъявит готовность внять голосу «общества».
Но и демонстрация смирения дала тот же результат, что и пустые угрозы. Отвечая на речь Шидловского, передовая столыпинской «России» с нескрываемым пренебрежением указывала: «Мы напомнили бы, что правительство никогда не примежевывалось ни к какой политической партии, так что, очевидно, никакая политическая партия не может и заявлять, что с того или иного момента она отмежевывается от правительства». Что же касается упрека, что Министерство внутренних дел превратилось главным образом в полицейское ведомство, газета писала: «...Допустим, что так оно и есть в действительности. Какой следует вывод? Не тот, надеемся, что правительство не
понимает разницы между административной и полицейской деятельностью или что оно занимается этой последней из любви к искусству. Остается последнее: следовательно, страна переживает момент, когда приходится уделять полицейской деятельности больше внимания, чем того, быть может, хотело бы само правительство» [268]. Это было признание в духе Маркова 2-го, но сделанное уже правительственным официозом.
Страх перед приближением революции охватил весь контрреволюционный лагерь. «Недовольны,— говорил Маклаков, вторя Шидловскому,— в настоящее время центральные элементы страны, которые более всего хотят мира, прочного мира, которые боятся новой вспышки революционной войны... Тот лозунг, гг., который мы видим в России, один: все говорят, что если мы будем идти дальше по тому пути, по которому нас ведут, то нас приведут ко второй революции, и это сознание живо, несмотря на то, что внешние условия как будто сложились благополучно (т. е. хотя внешне пока все выглядит спокойно.— А. А)» [269].
Не меньшую тревогу испытывали «верхи» и правые. Отражая их настроения, Меньшиков в статье с характерным заголовком «Кто у власти?» писал: «Судя по бумагам, у власти находятся П. А. Столыпин и „объединенное пра- вительство“». Но «к т о же тут (в государственной жизни.—А. А.) хозяин?.. Г. Дума или правительство, П. А. Столыпин или А. И. Гучков, министры или г-да народные представители?» «Для той части русского общества, что сознает громадную важность текущего момента, слишком очевидна неуспешность нашей государственной работы». «Новый режим прекрасная вещь, но дайте нам его! Ведь его нет...» «Правительство наше несомненно видит расстройство государственных дел, видит его и Г. Дума. Но и кабинет, и парламент одинаково слабы, чтобы как-нибудь выбраться из прискорбного положения» [270].
Другой нововременский публицист И. А. Гофштеттер, в статье «А воз и ныне там» очень убедительно развенчивал основной тезис либералов, доказывавших, что виновника-
ми всех «конституционных» бед являются лица, строящие козни, вроде правых Государственного совета и непосредственного окружения царя, а не объективные факторы. «Но можно ли серьезно утверждать,— резонно спрашивал автор,— что во всех наших конституционных неудачах виноваты определенные лица?» Ведь «что-то такое делает их (министров—«убежденных конституционалистов».—А. А.) бессильными в конституционном строительстве и заставляет работать в противоположном направлении?» «„Министерство злой воли“ — черный фантом, существующий в воображении революционизированных гимназистов. Когда взрослые люди становятся на детскую точку зрения и серьезно проповедуют, что конституцию съел злой дядя в высших чинах, становится только смешно». «Ни прогресс, ни реакцию не следует понимать слишком персонально. Самые сильные люди и самые высокие персоны, не умея найти опоры в окружающей среде, растерянно мечутся и направо и налево, то бегут вперед, то круто поворачивают назад...»[271] Это было отличное, вполне материалистическое объяснение причины кризиса «верхов», делавшее честь черносотенному публицисту и ставившее его на голову выше либеральных теоретиков и доктринеров вроде Струве, Изгоева и др., которые объясняли этот кризис и провал «конституционного» пути именно волей «злых дядей в чинах».
Ту же идею развивал и Меньшиков. «Событий много,— писал он в статье «Общая неудача»,— но над всеми ими веет невидимое присутствие одной тревоги: неудача с парламентом». Кадеты все время твердят, что необходимо дать «конституцию» и тогда все будет в порядке. Но уже столь частые повторения говорят о негодности рецепта: «Когда дождевая туча нависла над полем, нечего служить молебны о дожде: он сам хлещет. Именно то, что полный парламентаризм не дан, доказывает, что для него нет условий...»[272].
Весьма сильное воздействие на общее настроение контрреволюционного лагеря оказали события конца 1910— начала 1911 г., связанные со смертью председателя I Думы
С. А. Муромцева и Льва Толстого и избиениями политических заключенных в вологодской и зерентуйской катор
