Формально темой «Вех» были «грехи» русской интеллигенции; в действительности их авторы решили устроить суд над русской революцией, опорочить ее и доказать полную несостоятельность идей, целей, традиций русского освободительного движения.
Исходной посылкой «Вех» являлась мысль, что самый ошибочный путь — это путь революции. Он не только не ведет к достижению политической свободы и к социальным преобразованиям, но, наоборот, наносит им величайший вред. Суть дела не в том, писал П. Б. Струве, «как делали революцию, а в том, что ее вообще делали». «Обычно после революции и ее победы,— писал он в другом месте,— торжествует реакция в той или иной форме». В подтверждение он ссылался на историю. Низы, поднявшись в ожесточенном бунте против государства в начале XVII в., «только увеличили свое собственное закрепощение и социальную силу „господ"». Пугачев своими «воровскими» методами борьбы против государства погубил «дело крестьянского освобождения». Наследником этих «воровских» методов стала русская революционная интеллигенция [384].
«Вехи» яростно обрушиваются на марксистское учение о классовой борьбе, ясно отдавая себе отчет в том, что это краеугольный камень, на котором зиждется все здание демократической и социалистической идеологии и практики, источник всех бед и разочарований либерализма в его борьбе с рабочим классом за гегемонию в освободительном движении. С исключительной настойчивостью П. Б. Струве, Н. А. Бердяев, Б. А. Кистяковский и др. стремятся доказать несостоятельность тезиса о том, что изменение «внешних» условий жизни общества, под которым разумеется революционное ниспровержение общества, построенного на эксплуатации и угнетении, приводит к достижению поставленной цели — к всеобщему благу.
«Основная философема социализма, идейный стержень, на котором он держится как мировоззрение,— писал Струве,— есть положение о коренной зависимости добра и зла в человеке от внешних условий». Она объявляется им примитивной и ненаучной. Эта «примитивность» доказывается низкой клеветой на социализм, который выдается «Вехами» за мировоззрение, «где идея производства вытеснена идеей распределения». Из двух основных средств социального приобретения материальных и духовных благ — распределения и производства — интеллигенция якобы «признает исключительно первое». Сконструированная Струве несложная «религия социализма» сводится к идее перераспределения отнятых богатств. Социализм «стремится превратить всех людей в „рабочих"..., свести к минимуму высшие потребности» личности и общества «во имя всеобщего равенства» [385].
«Вехи» издеваются над «человеколюбием» революционной интеллигенции. Веховцев выводит из себя, что «символ веры русского интеллигента есть благо народа». Они бичуют интеллигента за то, что «его бог есть народ, его единственная цель есть счастье большинства. Им ненавистен этот «культ материальной пользы большинства», «любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу...» [386].
С. Н. Булгаков в статье, названной «Героизм и народничество», задался целью развенчать такие качества, которые всегда у всех народов служили образцом для подражания. Героизм революционной молодежи он объявляет лжегероизмом. Он осуждает «одержимость» революционеров, их «фанатизм», «пресловутую принципиальность», «экзальтированность», «авантюризм» и т. д. «...Пафос революции,— утверждает автор,— есть ненависть и разрушение». Революционеры, доказывал С. Л. Франк, оказались в «духовном родстве с грабителями, корыстными убийцами, хулиганами и разнузданными любителями полового разврата» [387].
По мнению А. С. Изгоева, уход в революцию студенческой молодежи объясняется главным образом ее нежеланием серьезно работать и учиться. «Русская молодежь,— писал он,— мало и плохо учится», обладает слабой культурой, для нее характерны «нравственное разгильдяйство» и «привычка к фразерству» [388].
«,,Вехи“ — по выражению В. И. Ленина,— сплошной поток реакционных помоев, вылитых на демократию» [389].
«Задача реакции— писал В. И. Ленин еще за два года до выхода „Вех“,— заставить население забыть те формы борьбы, формы организации, те идеи, те лозунги, которые в таком богатстве и разнообразии рождала революционная эпоха». Так поступила английская реакция по отношению к чартизму, немецкая — к революции 1848 г., французская — к Великой французской революции. Для того чтобы отвратить народ и его передовые слои от революции, ее надо скомпрометировать. И именно поэтому «герои контрреволюции, особенно из вчерашних „демократов" вроде Струве, Милюкова, Кизеветтера и tutti quanti соперничают друг с другом в подлом оплевывании революционных традиций русской революции... Создалось уже громадное течение, называющее себя либеральным (!!), культивируемое в кадетской печати и посвященное сплошь тому, чтобы представлять нашу революцию, революционные способы борьбы, революционные лозунги, революционные традиции как нечто низменное, элементарное, наивное, стихийное, безумное и т. д.... вплоть до преступного...» [390].
«Вехи» показали всю мору либерального ренегатства, лицемерия и клеветы, выдавая политический и моральный распад мелкобуржуазных и либеральных попутчиков революции за несостоятельность революции вообще. Авторы сборника стремились утвердить у революционной интеллигенции чувство неполноценности и полной якобы оторванности ее от народа. Народ ненавидит интеллигенцию, она чужда ему, уверял М. О. Гершензон. В качестве вывода следовала ставшая геростратовски знаменитой фраза: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом,— бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной» [391].
«Вехи» демонстративно отказываются учитывать программные и тактические различия революционных течений и партий, считая их несущественными по сравнению с тем, что их объединяет. Они все рассматриваются как «народничество». Даже марксизм объявляется полностью растворившимся в нем.
«Что для либерала,— писал В. И. Ленин,— стирается различие м>ежду народничеством и марксизмом,— это не случайно, а неизбежно, оно не „фортель" литератора (прекрасно знающего эти различия), а закономерное выражение современной сущности либерализма. Ибо в данное время либеральной буржуазии в России страшно и ненавистно не столько социалистическое движение рабочего класса в России, сколько демократическое движение и рабочих и крестьян, т. е. страшно и ненавистно то, что есть общего у народничества и марксизма, их защита демократии путем обращения к массам. Для современной эпохи характерно то, что либерализм в России решительно повернул против демократии; совершенно естественно, что его не интересуют ни различия внутри демократии, ни
дальнейшие цели, виды и перспективы, открывающиеся на почве осуществленной демократии» [392].
Однако ненависть «Вех» к революционному марксизму была так велика, что принятый метод его третирования до конца не выдерживался. Революционному марксизму «Вехи» противопоставляют ревизионистские идеи Э. Бернштейна, соглашаясь, в частности, с его формулой «движение—все, конечная цель —ничто». Они восхваляют «экономистов» и ликвидаторов как «настоящих» социалистов, обвиняя большевиков в анархизме, мелкобуржуазности и отходе от марксизма. Резкое недовольство вызвали у «Вех» организационные принципы большевизма, царящая у большевиков дисциплина. Особенно восстают они против идеи диктатуры пролетариата и вооруженного восстания [393].
«Вехи» потребовали от демократической интеллигенции перехода к «новому сознанию», к которому можно «перейти лишь через покаяние и самообличение», отказа от материализма и атеизма на почве «синтеза знания и веры». Взамен героизма предлагалось «христианское подвижничество». Нести послушание должны были все: врач, инженер, профессор, политический деятель, фабрикант, рабочий. Призывы к «покаянию», возвращению к церкви, «религиозному оздоровлению» и «религиозному гуманизму» рассыпаны на страницах «Вех» в огромном количестве. Цель этих призывов не скрывалась. «Религиозность,— писал Франк,— несовместима с признанием абсолютного значения за земными, человеческими интересами, с нигилистическим и утилитаристическим поклонением внешним жизненным благам». «Религиозная идея,—доказывал в свою очередь Струве,— способна смягчить... жесткость и жестокость» крайнего политического радикализма [394].
Однако проповедь отвращения к «внешним жизненным благам» удивительным образом уживалась на страницах «Вех» с самым грубым, пошло-мещанским культом личного благополучия, волчьего эгоизма и наслаждения жизнью, который они противопоставили общественным идеалам. «Эгоизм, самоутверждение — великая сила,— вещали „Вехи",—именно она делает западную буржуазию могучим бессознательным орудием божьего дела на зем
