Тут, согласитесь, решающий тест для определения природы московской государственности в 1550-е. Пойди административное преобразование по земской линии, оно вполне, я думаю, заслуживало бы титула Великой реформы. В условиях середины XVI века, когда крестьянство еще было свободно, а о цензуре и речи не заходило, это название пристало бы ей куда больше, нежели реформе 1860-х. Ведь суть ее в XIX веке, собственно, и заключалась, кроме освобождения крестьян и отмены цензуры, во введении местного земского самоуправления и суда присяжных. В XVI веке то был бы поистине гигантский шаг вперед от архаической «старины». Ибо из всех социальных страт выигрывали оттакой реформы вовсе не малочисленные тогда помещики, как три столетия спустя, но именно «лутчие люди» русской деревни и городов, больше всех страдавшие от наместничьего произвола.
И что же? Именно по этому пути и пошло Правительство компромисса. Только сделать его необратимым оно не успело. Сменившее его опричное правительство разрушило эту возмутительно либеральную форму правления. Дотла. Выборы были отменены и введено было правление воеводское. Конечно, при известном усилии воображения можно усмотреть прямое родство между земским самоуправлением и воеводской бюрократией. Считал же, как мы помним, Джером Блэм, что закрепощение крестьян было логическим продолжением Юрьева дня. На самом деле эти формы администрации, конечно, отрицали одна другую напрочь. Во всяком случае само московское население понимало это именно так. И долго еще — многие десятилетия — вспоминало оно эту краткую драматическую паузу между кормленщиками и воеводами, как волшебный сон.
Почти столетие спустя, на Земском соборе 1642 г., когда царь Михаил спрашивал, следует ли вести войну с турками за Азов, представители городов Рязани, Тулы, Коломны, Мещеры, Алексина, Серпухова, Калуги и Ярославля отвечали, что отдавать Азов не след, но прежде, чем воевать с турками да татарами, надо бы вспомнить, что «разорены мы, холопи твои, пуще турских и татарских басурма- нов московскою волокитою и от неправд и от неправедных воеводских судов». А торговые люди объясняли еще более откровенно: «в городах всякие люди обнищали до конца оттвоих государевых воевод. А при прежних государях... посадские люди судились между собою, воевод в городах не было, воеводы посыланы были в украинские (т.е. окраинные) города для бережения от тех же турских, крымских и нагайских татар».7
Все перепутала народная память: не было этого «при прежних государях», чтобы «посадские люди судились между собою». Было — лишь в краткий миг при Правительстве компромисса. Но глубоко, видно, запало это мгновение в благодарную народную память,
7 Н.В. Латкин. Земские соборы древней Руси, Спб., 1885, с. 228.
Часть первая
КОНЕЦ ЕВРОПЕЙСКОГО СТОЛЕТИЯ РОССИИ
преобразовавшись в ней в такую мощную «старину», которую даже кровавая опричнина не сумела разрушить. Не на ветер, значит, все-таки брошены были усилия реформаторов 1550-х.
Глава четвертая Перед грозой
Политическая реформы
Итак, два правительства, формально возглавляв-
шихся одним и тем же лицом, царем Иваном IV, и два не просто разных — противоположных — политических курса. Мы уже знаем, что стояла за этим противоречием борьба двух непримиримых социальных тенденций. Тем более странно, согласитесь, что естественный вопрос — почему, под влиянием каких именно сил предпочло московское правительство в 1550-е воеводской администрации земское самоуправление — никем пока, сколько я знаю, задан не был. А.А. Зимин полагал, что дело было в общей обстановке тех лет: введение воеводской администрации он связывал с Ливонской войной. Но это никак не может служить объяснением. Ведь и местное самоуправление вводилось в разгар войны.
Я говорю, конечно, о войне Казанской. Она, между прочим, длилась четыре года (1547-1552) и прежде, чем завершиться блистательной победой, дважды приводила к тяжелым поражениям, после ко
торых царь возвращался домой «со многими слезами». И, несмотря на военное время, отказалось Правительство компромисса вводить воеводское правление. Почему?
Первые грамоты, передававшие власть в уездах выборным крестьянским собраниям, были лишь ответом на многочисленные просьбы, жалобы и требования «лутчих людей». Правительство не придумало земскую реформу. Оно приняло ее под давлением, если можно так выразиться по отношению к тому далекому веку, общественного мнения. Но ведь и противники, как мы знаем, были у крестьянской предбуржуазии. Значит, существовало нечто более важное, подвигнувшее правительство на такой либеральный путь. Этим нечто были деньги.
В грамоте, выданной в сентябре 1556 г. Двинскому уезду говорится: царь «наместником своим двинским судити и кормов и всяких своих доходов имати, а доводчиком и праветчиком их въезжати к ним не велел, а за наместничи и за их пошлинных людей и за всякие доходы велел есми их пооброчити, давати им в нашу казну на Москве диаку нашему Путиле Нечаеву с сохи по 20 рублев в московское число да пошлин по два алтына с рубля».8 В этой формуле, которая, по-видимому, была стандартной, нет, на первый взгляд, ничего особенного. Но лишь до тех пор, покуда мы не сравним ее с размерами «корма», который уезд платил наместникам до реформы и который составлял... 1 рубль 26 денег с сохи! Даже вместе со всеми пошлинами он был все равно меньше двух рублей.
Речь, выходит, шла вовсе не о даровании самоуправления уездам. Правительство продавало им самоуправление. Причем, за цену в десять (!) раз большую, нежели платили они до реформы. Казалось бы, такое чудовищное усиление налогового пресса должно было вызвать в уездах если не открытый бунт, то по крайней мере взрыв возмущения. Ничего подобного, однако, зарегистрировано не было. Нет и следа крестьянских жалоб на реформу. Напротив, она была воспринята со вздохом облегчения. Это, впрочем, неудивительно, если вспомнить, что такие крестьянские семьи, как Макаровы, Шульгины, Окуловы, Поплевины или Родионовы, были достаточно богаты, чтобы платить налоги за целый уезд.
Для советских историков выгода, которую принесла административная реформа Правительства компромисса сельской и посадской предбуржуазии, была более чем достаточным объяснением того, почему русские деревни и посады приняли эту реформу с воодушевлением. Но ведь не из одних лишь богатеев состояло крестьянское и посадское общество. Большинством все-таки были «люди середние», как называет их летопись. Они-то чему радовались? И почему тот краткий исторический миг великой реформы, позволявшей «посадским людям судиться между собою», без кормленщиков и воевод, отложился в народной памяти как легенда о счаст-
8 АА Зимин. Цит. соч., с. 379.
ливейшем из времен? Можно ли объяснить это одной выгодой, которую получила от неё предбуржуазия? Было, наверное, что-то еще, чему радовалось большинство. И это «что-то» станет очевидно, едва сбросим мы шоры «классовых интересов», которые застили глаза советским историкам.
Вот как выглядела реформа в описании Н.Е. Носова: «Двинские крестьяне откупились or феодального государства и его органов, получив за это широкую судебно-административную автономию. Это была дорогая цена. Но что значил для двинских богатеев „наместничий откуп", когда только одни Кологривовы могли при желании взять на откуп весь Двинский уезд! А зато какие это сулило им выгоды в развитии их наконец-то освобожденной от корыстной опеки феодалов-кормленщиков торговой и промышленной деятельности, а главное, в эксплуатации не только всех северных богатств, но и двинской бедноты. И разве это не был шаг (и серьезный шаг) в сторону развития на Двине новых буржуазных отношений?»9 Был, конечно. Но едва ли именно его праздновало «середнее» большинство в уездах и посадах. Обыкновенный здравый смысл подсказывает, что праздновало оно на самом деле нечто другое. А именно освобождение от кормленщиков, т.е. от произвола власти. Праздновало право «судиться между собою».
Так или иначе, уезды покупали себе право на то, чтобы крестьяне и посадские люди сами распределяли оброк «меж собя... по животам и по промыслам», т.е. по доходу отдельных семей. Создание института самоуправления сопровождалось, как видим, введением своего рода подоходного налога, что принципиально отличало новый институт от старой волостной общины, ориентированной на равенство ее членов. Так не значило ли это, что и правительство впервые в русской истории осознало: появился новый слой налогоплательщиков, своего рода средний класс, который выгоднее рационально эксплуатировать, нежели грабить, отдавая на произвол кормленщикам? Осознало, короче, что эта курочка способна нести золотые яйца.
