Я иронично подняла брови.
- Я смотрю, мне попался замечательный экземпляр. Чистый эксклюзив.
- Какая ты кусачая, - почти с восхищением выдохнул Люк. – Скажи мне, злюка, а что есть
в твоей жизни, кроме работы? Расскажи мне о себе. О своей жизни. Должен же я знать, на
чей крючок я попался.
Да, он неисправим. Но какой же обаятельный, зараза!
- А что рассказывать? Родилась на Юге, в деревеньке под названием Травяное, сейчас ее и
нет, все застроено разросшимся городом. Росла, выучилась в колледже, пошла работать.
Работа и есть моя жизнь. То, что остается – трачу на сон и общение с отцом и сестрами.
- Вы очень дружны, - заметил он рассеянно.
- А как иначе? – удивилась я. – Мы росли без матери, у нас никого, кроме нас и отца нет.
- Мама давно умерла? - Люк сочувственно посмотрел мне в глаза, а у меня внезапно, хоть
я и отвечала на эти вопросы раньше, и легенду давно выучила наизусть, защипало в
глазах.
- Давно. Двенадцать лет назад. Я была еще совсем маленькой, когда они с отцом попали в
автомобильную катастрофу. Отец выжил, но остался без руки, а маму спасти не смогли.
- Извини, что напомнил, - он протянул руку через стол и накрыл мои пальцы теплой
ладонью. – Как же вы выжили после этого?
Обманывать было легко – инстинкт самосохранения перебивал чувство вины.
- Тяжело было. Мы несколько раз переезжали, пока не остановились в Орешнике пять лет
назад. Отец потерял работу, и мы жили совсем не богато. Слушай, - я тряхнула головой, -
давай не будем об этом, иначе настроение упадет ниже некуда. Теперь твоя очередь.
- Слушаюсь, моя госпожа, - он затушил сигарету об пепельницу и с иронией поклонился.
Второй рукой лорд продолжал держать мою ладошку, мягко поглаживая их подушечкой
большого пальца. Эта невинная ласка, как и вообще присутствие этого мужчины рядом, и
его хриплый голос, творили со мной что-то невообразимое. Как будто я много лет спала
внутри этого тела, и вдруг спящая проснулась, потянулась и начала остро чувствовать. И
это состояние внушало тревогу – я слишком хорошо помнила, что такое, когда внутри все
выворачивает от душевной боли.
- Я родился в Инляндии, рос там, учился там. Шесть лет назад переехал в Рудлог, так как
унаследовал от дяди по отцовской линии здесь имение. Можно сказать, сбежал от
родственников.
Он говорил, а я даже не понимала то, что он говорит, только слушала его голос, а мое тело
резонансом отзывалось на каждое его слово.
- Матушка моя инляндская графиня, а отец – рудложский лорд и граф. А я имею несчастье
быть их старшим отпрыском, на которого ложиться тяжесть сохранения семейной чести и
преумножения семейного состояния.
Люк произнес это с такой иронией, что сразу стало понятно, как он к этим обязанностям
относится.
- С тех пор я и веду здесь жизнь настоящего дворянина. То есть пью, играю и предаюсь
пороку. Иногда вношу в жизнь разнообразие, участвуя в гонках, но сейчас это мне не дано,
– он помахал тростью, стоящей около кресла.
Видимо, на моем лице отобразилось что-то такое, отчего он подмигнул и спросил:
- Что, ты от меня в восторге? Прочитай мне нотацию, маленькая медсестричка.
Я зевнула, забрав у него руку и прикрыв ею рот.
- Извините, лорд, но нотации пусть вам мамушки с нянюшками читают. Мне за вас замуж
не выходить, чтобы вас перевоспитывать. Да и вы уже большой мальчик, правда?
Он криво усмехнулся, наклонился ко мне и доверительно сообщил:
- Я очень, очень большой мальчик, Маришка.
*******
Люк проводил отчаянно зевающую меня до дверей госпиталя, одарил почти
целомудренным поцелуем (кажется, я уже начала привыкать к эйфорийным мурашкам от
его прикосновений), сел в свою ужасно дорогую и блестящую машину («Игрушка для
большого мальчика, - прокомментировал проснувшийся наконец-то внутренний голос) и
укатил. А я наконец-то пошла спать, решив обдумать неожиданно случившегося со мной
лорда Кембритча завтра. Отъезд был через четыре часа, и я не хотела терять больше ни
минуты столь вожделенного сна.
А по прибытии в Лесовину мне стало не до душевных терзаний и самокопания. Мы
вышли из государственного телепорта в каком-то парке, и вокруг уже было темно. Там же
и был размещен наш полевой госпиталь, один из нескольких, раскиданных по городу, в
котором уже работали две бригады врачей из столичных больниц.
Следующие несколько недель слились для меня в какую-то ужасающую череду срочных
операций, повторных операций, реанимаций, составления списков поступивших – для
разыскивающих их родственников. Сон – урывками, еда – прямо перед операционной
палаткой, куда нам ее приносили понимающие волонтеры. Походы в туалет, как в армии, можно было отсчитывать по секундомеру. Слишком велик был поток пострадавших.
Закрытые переломы, открытые переломы, внутренние гематомы, пережатие кровотока,
раздробленные кисти и ступни. Некоторые пошли к врачам не сразу, а только через
несколько дней, не осознав серьезности своего ранения.
Настоящее чудо случилось на пятый день – нам привезли двух детишек, пяти и полутора
лет, девочку и мальчика, которых нашли под завалами. Осмотр не показал сколько-нибудь
тяжелых повреждений, однако небольшое обезвоживание было налицо, и мы уложили их
под капельницы. Привезшая их женщина рассказала, что над детьми крест – накрест
упали балки, и приняли на себя вес верхних этажей дома. Все это время старшая сестра
грела братика – ранняя осень на Севере часто сопровождается достаточно зябкими
ночами, не то, что у нас в Центре, рассказывала ему сказки и поила из чудом закатившейся
к ним бутылки с водой. Их мама и папа лежали в реанимационной палатке, им чуда не
хватило. Впрочем, чудом было и то, что при таких разрушениях и нескольких тысячах
пострадавших никто не погиб. Это казалось невероятным.
В общем, суматошные и безумные были дни, и я поняла, что впереди забрезжило
окончание командировки тогда, когда обнаружила себя спокойно курящей с утра у выхода
из нашей спальной палатки, и проспавшей при этом почти целую ночь. Круглосуточное
верчение сменилось нормальным графиком, с периодическими ночными дежурствами, и
тут-то я вспомнила о том, что моя сестра Василинка живет в каких-то 200 километрах
отсюда, и ей можно позвонить – тем более, что телефон нам в госпиталь провели, в
отдельную палатку, а если повезет – и навестить.
- Здравствуйте.
- Здравствуйте. Могу я поговорить с Василиной?
- Кто ее спрашивает? – а, это вечно подозрительная экономка, как дракон на страже
трубки.
- Это Марина.
- Одну минуточку, госпожа Марина.
Стук трубки, вдалеке слышен голос горничной, какой-то переполох, детские голоса. Все
это отдает такой домашней, уютной и чужой мне суетой, что я ощущаю, как тоскливо
покалывает сердце. «Так, это уже никуда не годится, подружка, - внутренний голос грозит
мне пальцем, - хватит расклеиваться».
- Мариночка, - теплый, так похожий на материнский голос сестры будто гладит меня по
шерсти, - как я рада!
Я улыбаюсь, хотя Васюта меня и не видит.
- Угадай, где я? Я в Лесовине, сестренка, в составе лечебной бригады. Может, получится в
конце вырваться к тебе.
- Ну надо же, как ты близко. Приезжай, конечно! В любое время, милая, мы всегда тебе
рады. Посидим, поболтаем, наконец, если, правда, поросята мои дадут поболтать. Ой, -
она словно вспоминает что-то, - Мариш, мой Мариан же тоже в Лесовине! Вы можете
пересечься, и даже, если получится, он привезет тебя к нам, а потом увезет обратно. Давай
я дам тебе телефон его части. Мы каждый вечер разговариваем…
- Хорошая идея, - я подпираю подбородком трубку и лихорадочно осматриваюсь в поисках
ручки или карандаша, но ничего такого в палатке нет.
- Василиш, - зову я жалобно, - мне совершенно нечем записать. Может, он просто заглянет
ко мне, когда будет посвободней? Или я тебе еще завтра позвоню, принесу заранее ручку с
бумажкой. Мы тут минимум еще дней на пять, успеем пересечься. Мужа твоего я тоже
была бы очень рада увидеть.
- Договорились, - и я снова улыбаюсь, и спрашиваю с теплом,
- Как племяшки? Как Мартиночка? Высосала из тебя все соки?
Детей я не люблю, это так, но не этих конкретных детей. Может, дело все в том, что с
ними прекрасно справляются и родители, а мне остается только тискать их и беситься.
- Какое там, - вздыхает сестра, - я только и делаю, что расту вширь. Еще пару детей, и
придется расширять дверные проемы.
- Мама тоже всегда полнела после родов, - я сначала брякаю, а потом понимаю, что только
что нарушила негласное молчание на упоминания матери, которое мы, видимо,
инстинктивно, хранили с того времени.
- Да…, - Василина молчит, потом просит: - Ты приезжай, Мариш, обязательно приезжай! Я
