t правых скамей, Столыпин заявил, что, несмотря на существование Думы, власть царя остается по-прежнему самодержавной. «Историческая самодержавная власть и свободная воля монарха,— говорил „конституционный4' премьер,— являются драгоценнейшим достоянием русской государственности» [58].
Во второй своей речи 17 ноября Столыпин разъяснил, что «реформы»— дело будущего: лишь когда будет создан «мелкий земельный собственник», можно будет всерьез ставить вопрос о реформах, в том числе и о создании мелкой земской единицы — волостного земства, что являлось одним из главных требований либералов.
Правые полностью поддержали правительственный курс. Хотя революция и кончилась, говорил лидер умерен- но-правьгх В. А. Бобринский, но «буря еще не вполне утихла, существует еще скверная мертвая зыбь, которая качает государственный корабль». Правительство одно «не может завершить дело умиротворения и успокоения страны». Оно ждет от нас содействия в этом деле, и «это давно желанное содействие, господа, ...мы его дадим правительству. Мы поможем подавить анархию». Еще более резко выразил эту мысль Марков 2-й. Либералы, заявил он, все время твердят о необходимости «права», «законности» и пр. «Мы тоже стоим за право, но когда... обстоятельства вынуждают к самозащите — стреляйте в упор» [59]. Все это было превосходным комментарием к провозглашенной Столыпиным формуле: «Сначала успокоение, потом реформы»^.
Октябристы и кадеты в ходе обсуждения декларации проявили себя самым жалким образом. На заседании фракции октябрист Я. Г. Гололобов требовал выступать как можно осторожнее, обходить острые углы. А. И. Зве- гинцев вообще призывал говорить поменьше. В. М. Петро- во-Соловово предложил прямо одобрить акт 3 июня, оправдывая его «критическим положением страны». Большинство фракции решило избегать всякой критики политики правительства, делия упор на необходимость совместной работы с ним Думы[60].
Точно такую же тактику избрали и кадеты. «Политического боя,— заявили А. И. Шингарев и И. И. Петрунке-
вич,— завтра вести не можем». «Политическая критика невыгодна и небезопасна»,—вторил им А. М. Колюбакин. «Мы не должны забывать,— говорил М. В. Челноков,— что ничего в Думе без октябристов сделать не можем. Мы политики в критике касаться не должны». Считавшийся «левым» среди кадетов Ф. И. Родиче® решительно потребовал: «Надо воздержаться от бесполезных шагов и критики. Не будем неумелыми шагами отбрасывать Думу вправо». Резюмируя прения, Милюков констатировал: «Очевидно, никто не предлагает фракции открыть атаку» [61].
Речи октябристских и кадетских ораторов по декларации в точности соответствовали намеченной линии поведения. Даже так называемый «родичевский инцидент», не предусмотренный программой, кадеты вместе с правыми и октябристами использовали для демонстрации «сочувствия» Столыпину/Увлекшись фразой, Родичев в своей речи упомянул о «столыпинском галстуке» (ходячее в то время выражение, означавшее виселицу). Ответным действием правых и октябристов были исключение Родичева на 15 заседаний и шумная, с вставанием и аплодисментами, демонстрация сочувствия * «оскорбленному премьеру». Вместе с ними встал и зааплодировал Милюков, а вслед за ним то же самое проделала и вся его фракция. Затем Родичев извинился за свои слова дважды: перед Столыпиным и с думской трибуны.
Вскоре, однако, кадеты сообразили, что в своем холопстве перед Столыпиным они зашли слишком далеко, и, собравшись на заседанию фракции, стали искать выхода из неприятной ситуации. «После такой декларации, наглой, циничной,— горевала член ЦК А. В. Тыркова,—...[мы] встаем и выражаем приветствие...» А если бы кто-нибудь предложил отвесить земной поклон Столыпину, спрашивал
А. И. Никольский, «и за этим надо было идти?» «Как ни объясняйте,— говорил М. Могилянский,— но важен для публики факт, что Столыпину аплодировали». «Фракция потерпела огромное поражение»,— заявил Петрункевич. Было решено опубликовать в печати сообщение, что фракция признает свое поведение 17 ноября ошибочным[62].
Позицию трудовиков выразил в своей речи крестьянин А. Е. Кропотов. Он потребовал наделения малоземельных крестьян землей за счет йоМещиков на базе «принудительного отчуждения». Но в отличие от кадетов, он вкладывал в эту формулу не либеральное, а революционно-демократическое содержание. Закончил Кропотов свое выступление требованием выборных чиновников [63].
Основным оратором по декларации от социал-демократической фракции был И. П. Покровский, сочувствовавший большевикам. Он выразил протест против акта 3 июня, заклеймил политику правительства как «разорительную, убийственную, кровавую». В то же время речь Покровского содержала, с точки зрения революционной социал-демократии, ряд серьезных ошибок, обусловленных меньшевистским влиянием. Главная из них состояла в том, что Покровский противопоставил первые две Думы третьей, расценивая их как подлинное народное представительство, на которое «с упованием смотрел» весь народ. Формула перехода, зачитанная большевиком Н. Г. Полетаевым, заявляла, что «правительство по-прежнему ведет политику исключительно в защиту интересов крепостников-помещи- ков и хищнических слоев буржуазии» и продолжает «истребительную войну с освободительным движением народа» [64].
Финалом обсуждения декларации было отклонение всех формул перехода. Причина, по которой были отвергнуты формулы перехода социал-демократов и трудовиков, не требует объяснений. Формула прогрессистов была отвергнута октябристами, несмотря на то, что там говорилось о необходимости осуществлять «начала манифеста 17 октября», т. е. речь шла о знамени и программе октяб- ризма. Побудительным мотивом здесь был страх октябристов перед обвинением в стремлении эмансипироваться от правых и действовать преимущественно «левым центром», т. е. вторым большинством. Вслед за этим была провалена формула октябристов, а последние в отместку провалили формулу крайних правых.
Правая пресса была вполне довольна итогами обсуждения. Пусть октябристы, угрожал нововременский публицист М. О. Меньшиков, сделают из них соответствующий вывод: «Возможен (сейчас.— А. А.) только правый центр. И он должен быть» [65]. С тем же предупреждением выступила сголыйияская официальная «Россия». «Определилась мысль захлестнуть если не всю руководящую группу (т. е. октябристов.—Л. Л.), то хотя бы часть ее мирнообновленческой петлей». Это недопустимо. «... Твердый союз монархических фракций, недопущение передвижки центра влево, в соседство к кадетам, должны сделаться общей заботой всех тех фракций, которые от октябристов до крайних правых признают в существовании Думы волю верховной власти государя императора» [66].
Бюджет. Бессилие Думы, вернее, ее либерально-«конституционной» части, объяснялось во многом ничтожностью бюджетных прав Думы. Они определялись соответствующими статьями Основных законов и так называемыми «Правилами 8 марта 1906 г.». Правила изымали из ведения Думы такие важные статьи доходной части бюджета, как тарифы железных дорог, цены на водку, доходы ведомства императрицы Марии, имевшего монополию на продажу карт и на зрелищный налог, Кабинета и уделов и др. Хотя Дума формально имела право разрешать займы, было неясно, что именно подлежало одобрению Думы: сумма займа или условия его выпуска.
В области расходов права Думы были еще более ограничены. Правила 8 марта относили ряд статей к числу «забронированных», т. е. не подлежащих ведению Думы. В первом поступившем в III Думу бюджете абсолютно забронированными оказались 698 млн. руб. (27%), менее забронированными— 1164 млн. руб. (47%). По подсчетам Шингарева, главного кадетского оратора по финансовым вопросам, в смете Синода только 1% сметы был свободен для обсуждения, в смете Военного министерства — 13%, Министерства внутренних дел — 19 % и т. д.
Пункт 9-й Правил гласил, что суммы, зафиксированные в бюджете на основании ранее изданных законов, а также на основании действующих штатов, расписаний и высочайших повелений, т. е. имеющие так называемый «легальный титул», не подлежали изменению Думой. Эти «легальные титулы» служили ярким примером полного пренебрежения ведомств к претензии «народного представительства» контролировать бюджет. Так, в период между II и III Думами новый «легальный титул» на штаты Министерства путей сообщения был издан даже не в соответ-
етвии с 87-й статьей Основных законов, разрешавшей временно принимать законы в перерыве между сессиями Думы, в случае чрезвычайных обстоятельств, а просто в порядке верховного управления. В качестве «легального титула» на ясачную подать, которая являлась доходом государства, Кабинет представил указ Елизаветы Петровны какому-то сибирскому губернатору, в котором ему предписывалось «отписать ясак на ны». Бюджетная комиссия вынуждена была проводить настоящие архивные изыскания, чтобы определить законность того или иного титула. По каждому министерству она составляла перечень этих титулов, занимавший сотни страниц. Сборник по Министерству внутренних дел насчитывал тысячу страниц и начинался указом Петра от 1723 г. по поводу какой-то рижской богадельни с указанием расхода в несколько десятков ефимков.
