Такие же ванны оборудованы у горячих источников. Недалеко от них ютится множество небольших гостиниц и постоялых дворов, вода в которые поступает прямо из-под земли: мутно-серая от минеральных солей, в нос бьет резкий запах сероводорода. Однако сидеть в этой воде очень приятно, потому что по телу бегут мелкие пузыри и нежно обволакивают его...
Быстро меняется погода, и на смену зимнему холоду приходит душная влажная жара лета. В крупных учреждениях и богатых магазинах источают прохладный воздух кондиционеры, но когда выходишь на улицу, то дыхание перехватывает от немыслимо душного безветрия и теплой влаги, застывшей в воздухе.
От всего этого только одно спасение — все то же фуро. После его нестерпимо горячей ванны даже жара кажется прохладной, а поры очищаются и дышат свободно.
Странно, хотя само по себе мытье японцев не так уж отличается от нашего, почему-то именно с ним связано больше всего пословиц и выражений, показывающих специфику японской культуры мышления.
Например, вместо того чтобы сказать «Я умываю руки», японцы говорят: «Я умываю ноги».
Причина некоторого сходства этих пословиц непонятна. Первая имеет, как известно, библейское происхождение, это слова Понтия Пилата, сказанные им перед казнью Христа. А вторая — японская пословица — родилась в старину, когда буддийские монахи совершали путешествия по свету, чтобы еще раз убедиться в бренности мирских забот. Вернувшись в монастырь, прежде чем снова предаться молитвам и созерцанию своей души, они обмывали запыленные босые ноги, очищая их от мирской суеты и подчеркивая этим свой окончательный разрыв с ней.
«Намылить шею» здесь не значит дать нагоняй кому-нибудь, а, наоборот, признать самого себя побежденным. В средние века для самурая поражение было позором, смыть который можно было только кровью. И он делал харакири, разрезая себе живот, а лучший друг побежденного самурая, чтобы облегчить его страдания, быстро перерубал ему шею. Перед этим шею полагалось чисто вымыть, и это ритуальное мытье шеи стало символом поражения.
«Мокрое дело» здесь означает не то, что у нас, а переводится как «ненадежное предприятие».
Эти пословицы приводят и еще к одному выводу. Никогда не нужно переводить пословицы с одного языка на другой буквально: вас наверняка поймут неправильно. Пословицы нужно пояснять...
То же происходит и с нашими представлениями, что в бане исчезают социальные условности и все люди в ней на время оказываются равными. В Японии этого не бывает.
Когда каратэисты возвращаются с тренировки и входят в раздевалку, то младшие борцы — обладатели самых низших, белых поясов — быстро натягивают на потные, разгоряченные тела свои черные студенческие мундиры и выстраиваются у входа. В это время надменные обладатели черных поясов неторопливо раздеваются, обвязываются полотенцами и направляются в душ, а младшие приветствуют их криками и кланяются — наверное, в сотый раз за день, — открывают двери, почтительно входят вслед за старшими и помогают им в мытье...
У Чехова есть рассказ о чиновнике, который парил своего начальника в бане, облачившись при этом в парадный мундир. На моих глазах нечто подобное происходило в натуре.
Японцы бережно относятся к своим традициям и мудро сохраняют даже те обычаи, практический смысл которых давно потерян. Однако от фуро здесь не могли бы отказаться при всем желании. Упразднить фуро невозможно, ибо как иначе спасаться от промозглого холода и сырой жары?
К. Преображенский
Хамам турецкий
...— Извините, бей-эфенди, но воды уже нет!
На лице Али-капыджи, привратника нашего анкарского дома, написана была такая грусть, что шуметь мне расхотелось. В Анкаре вообще трудно с водой, и капыджи-привратник (он же дворник, истопник и всеобщий слуга жильцов) отпускает ее из домовой цистерны весьма скупо. Жильцы разбирают воду по утрам, и кто же виноват, что я, усталый и измученный после долгой дороги в машине, приехал к вечеру?
Был промозглый дождливый день в конце ноября, что по погоде соответствовало московскому октябрю. В доме, как выяснилось, несколько дней не было воды, чтобы принять душ, и газа, чтобы подогреть воду. И я решил поехать в баню. Глубоко вросшее в землю невысокое здание с позеленевшими куполами было недалеко. По улыбке капыджи можно было понять, что он одобряет мое решение. Истинный турок, Али-капыджи понимал в бане толк.
Турецкие бани-хамам знамениты, и справедливо.
...Я спустился по ступенькам в подвальное помещение, откуда тянуло теплом и запахом мыла. Разделся в небольшой дощатой кабинке, где еле умещался лежак для отдыха, обвязал вокруг бедер полотенце (в турецкой бане ходить обнаженным не принято), надел деревянные сандалии и вошел в зал, который по-нашему назвали бы мыльной.
Здесь жарко, но не очень. Свет проникает через небольшие отверстия в куполах. Посреди на мраморных возвышениях лежали люди. Сбоку на мраморных же скамьях трудились массажисты.
В турецкой бане согреваются и распариваются на горячем лежаке. Растягиваешься на полотенце или простыне, потому что мрамор очень горяч, и тебя пронизывает тепло от подогретого снизу камня. Минут через десять начинает обильно течь пот, еще через четверть часа становишься мягким, расслабленным и готовым к массажу.
Переходишь на другой мраморный лежак, который не подогревается снизу, и за дело берется усатый массажист. Он хватает тренированными руками-клещами голову клиента и начинает массировать лоб, виски, скулы, челюсти, шею. Потом переходит к плечам, рукам, ногам, пальцам, груди и животу. Он переворачивает жертву на живот, лупцует, растягивает и сжимает мышцы спины, пересчитывая каждый позвонок, выкручивает руки, упираясь коленкой в спину, и ты удивляешься, что в твое тело вернулась юношеская гибкость. Ты охаешь, кряхтишь, стонешь от боли и удовольствия. Сладостная пытка завершается тем, что банщик забирается на тебя, распластанного, и топчет ногами. Тебе дают немного отдохнуть, потому что ты действительно изнемог, да и банщику нужен перерыв.
Начинается второй этап: рукавица, сплетенная из конского волоса и лишь слегка намоченная в мыльной воде. С непривычки становится стыдно, когда видишь, что грязь слезает с тебя пластами. На самом же деле волосяная рукавица снимает и верхний омертвевший слой кожи.
Наступает мытье. Банщик разводит мыло в наволочке, надувает ее и выдавливает на тебя пушистые хлопья. Чувствуешь, что уже весь утопаешь в мыльной пене, а банщик слегка трет тебя пузырем-наволочкой и чуть-чуть массажирует. Наконец тебя сажают у мраморной раковины, трижды моют голову, окатывают теплой водой, смывая остатки мыла, и в заключение обрушивают несколько тазов ледяной воды.
Вытираешься, заворачиваешься в сухие полотенца и, усталый, направляешься в кабину, чтобы подкрепиться и отдохнуть. Турок после бани пьет чай, иногда заказывает шашлык или запеканку из макарон — бёрек. Ценители при этом с сожалением вспоминают, что отцы-деды в баню приходили с корзиной, полной провизии, и, плотно заправившись, проводили в полудреме несколько часов.
...Я вышел из бани в холодный анкарский воздух, настоянный на едком угольном дыму, чувствуя себя посвежевшим, помолодевшим, готовым и дальше сносить досадные неудобства столичного быта. Конечно, в современной Турции бани утратили свое былое значение. А ведь еще относительно недавно они были и местом общения. Особенно для женщин.
Состоятельные турчанки ныне ходят в салоны красоты. Но раньше в Стамбуле их роль исполняли бани. Для женщин, запертых в гаремах, баня была местом встреч и развлечений. Дамы пили кофе, ели сладости и беседовали. Матери невест ухаживали за матерями женихов, показывали им своих дочерей...
В те времена состоятельные турки и турчанки проводили в бане минимум день в неделю, туда же водили иноземных гостей. И европейские путешественники, вкусившие прелести стамбульских бань, далеко разнесли их славу — славу хамама, неги Востока...
А. Васильев
Сауна
— Сегодня идем в сауну! — заявил Юсси категорическим тоном. — А то Финляндии вы еще и не видели.
...С ужасом я наблюдал, как ртутный столбик, уверенно преодолев деление 100 градусов, упрямо полз вверх. У отметки 120 градусов он приостановился, но в этот момент раздался звук, который обыкновенно издает вода, вылитая на раскаленную сковородку. Словно подстегнутый гремучим шипением, ртутный столбик встрепенулся и устремился ввысь. Впрочем, делений я уже не видел: обжигающий вал взрывной волны опалил все тело, ворвался в горло, выдавил из глаз слезы, штопором ввинтился в нос, уши... Я лишь смог защитить руками лицо и пригнуть голову к коленям. Рядом слышалось тяжкое дыхание, которое принадлежало человеку, сидевшему вместе со мной на струганых досках светлой липы. Он старался нашлепнуть на макушку мокрое полотенце и на ощупь задвинуть в предельное положение реостат. Это был Юсси, шофер туристского автобуса, на котором мы передвигались по Финляндии.
