Однако, это все ничто, раз дело требует. Трасса — чего там говорить. Но ведь и ее вести следует с умом, по-хозяйски. Когда лес зря сводят, до того жаль... Чтобы дереву на этой земле произрасти, ему, может, в десять раз больше сил надо, чем у нас, на Вологодчине. А ты идешь на него, как Мамай какой...
Вот я расскажу вам факт. Годов пять назад было. Расчищали мы просеку, и налетел я на одну елочку. До того хороша — слов нет. Гляжу на нее — тоже ведь для чего-то на свет родилась, жить хочет. Однако обойти нет никакой возможности. Свалил ее, остановил бульдозер, спрыгнул. Лежит, бедная... Наклонился я к ней — вдруг земля подо мной дрогнула — и, наверно, померещилось, протянулись снизу руки, вцепились... Я, конечно, заорал не своим голосом, схватился за ветку, еле оттащили. Глядим — глубоченная дыра, корневища, пузыри на дне. И хоть ребята долго смеялись, когда я им рассказал про эти самые руки, они мне и теперь, бывает, снятся...
Загубленный лес Игорь изобразил точно: завалы на обочинах, где ценная деловая древесина соседствовала с ветками, обрубками, невыкорчеванными пнями... Все это месяцами, а то и годами гнило, привлекая насекомых и грызунов, заражавших потом окрестную тайгу.
Самое удивительное и печальное в данной ситуации, пожалуй, то, что явных злоумышленников, так сказать, ярых врагов леса не было и быть не могло. Имелись недомыслие, бесхозяйственность и ведомственные барьеры.
Случилось так, что темпы освоения Севера значительно опередили темпы развития науки о Севере. Строители, как в свое время геологи-практики, вырвались вперед; из этого несоответствия и родилось то, что можно назвать некомплексным освоением.
Приведу простой пример. Бревенчатые настилы — лежневки на каком-то этапе строительства были, видимо, неизбежны. Но только до поры до времени. Специалисты утверждают: если бы вместо бесконечных лесоповалов проложить настоящие дороги — это способствовало бы решению многих проблем. Перебросы техники с одной дороги на другую осуществлять несравненно легче, да и капиталовложения окупятся сравнительно быстро, поскольку эффективность строительства, его темпы значительно возрастут. Интересы дела требуют объединить усилия нефтяников, газовиков, строителей, лесников, дорожников...
Похоже, что период «бури и натиска» на тюменском Севере уступает место рачительному хозяйствованию. Этому способствует принятый в июне 1977 года Закон об охране лесов, где в статье 19 сказано:
«Строительные и иные работы, добыча полезных ископаемых, прокладка кабелей, трубопроводов и иных коммуникаций... должны осуществляться способами, не вызывающими ухудшения противопожарного и санитарного состояния лесов и условий их воспроизводства».
Закон, конечно, великая сила. Но наивно думать, что с его появлением сразу исчезнут все трудности и в данной области воцарится тишь да гладь.
Леса Западной Сибири во время освоения нефтяной целины пострадали серьезно. Ссылки на то, что сибирские чащобы обладают способностью быстрого воспроизводства — не успели срубить, глядь, уже лезет из-под земли подлесок — отнюдь не дают оснований для самоутешения. По свидетельству ученых, новая поросль войдет в силу лишь в XXI веке, не говоря уже о том, что лесные проблемы Западной Сибири теснейшим образом связаны со многими другими: сохранностью почвы и ягеля, чистотой рек и озер, водным балансом целого края...
Коридоры Сургуттрубопроводстроя были гулки, а кабинеты пустынны. Здесь не засиживались ни одной лишней минуты.
Управляющий трестом Геннадий Иванович Рубанко перед тем, как опуститься в кресло перед собственным столом, несколько мгновений недоуменно разглядывал его, словно ожидая, что оно тронется с места и умчит его на очередной объект.
Я только что вернулась с трассы. Диапазон моих впечатлений был достаточно широк, но одно особенно врезалось в память острым ощущением неблагополучия.
...Тяжелые гусеницы экскаваторов вспарывали топкую землю. За бульдозерами тянулись наполненные водой колеи. По стенкам траншей сочились мутные капли. Мне довелось наблюдать это под Сургутом весной, когда молодая зелень и раскованная от лютых морозов, дымящая первым весенним парком земля нежились под ярким солнцем. Подобную же картину можно увидеть под Нижневартовском, Уренгоем и на сотни километров окрест. Начиная с рытья траншей в тундре и кончая засыпкой уложенного трубопровода, гусеничная и колесная техника оставляет вдоль «трубы», как здесь говорят, коридор искореженной, перевернутой земли шириной от 20 до 50 метров.
Вероятно, для тех, кто работает здесь изо дня в день, зрелище это стало привычным. Тем более что ежегодно Сургуттрубопроводстрою необходимо вводить в действие около 600 километров нефте- и газопроводов.
Цифра, что и говорить, впечатляющая. Но подобное обращение с почвой ведет к увеличению заболоченности и в конечном итоге нарушению водного баланса. Это ведь тоже не пустяк?
— В вопросе вашем, конечно, есть резон. — Геннадий Иванович потянулся за сигаретами. — Ну что ж, давайте попробуем рассмотреть его, как говорится, с разных ракурсов...
Нас любят называть первопроходцами — лично мне в этом слышится оттенок не только гордости, но и горечи. Предполагается, что первопроходцам должно быть трудно — такова уж их романтическая участь. А если бы, сбавив подобной романтики, облегчить, наладить, ускорить? Знаете, сколько у нас техники в северном исполнении? Три процента! А если бы тридцать, шестьдесят, девяносто? Тогда чихали бы мы на все эти ледоставы, ледоходы, скачки погоды, сковывающие нас, как знаменитый испанский «сапожок» сковывал живую человеческую ногу... Техника, созданная специально для Севера, естественно, учитывает его особенности. Вот вы спрашивали насчет почвы, — Рубанко выдвинул ящик стола, достал фотографию. — Можно ли предотвратить разрыхление и заболоченность, сохранить ягель и прочее? Взгляните.
Я увидела на фотографии нечто вроде вездехода на высоких баллонах.
— Шагающий болотоход, — пояснил Рубанко. — Сейчас проходит испытание на одном из наших участков. Его преимущество в том, что он не уродует, а лишь приминает почву. Появилась реальная возможность сохранения ягеля — незаменимого в северных широтах оленьего корма. А ведь нарушенные ягельники восстанавливаются долго и трудно — от семи до пятнадцати лет. Кроме того, в тех местах, где трубопроводы проходят над землей, мы создаем так называемые «утки» — нечто вроде ворот из коленчатых труб, через которые могут беспрепятственно пройти олени и другие крупные животные.
Понимаете, — продолжал он, — никакие призывы оставить окружающую среду в покое, не вмешиваться в жизнь природы не могут изменить существующего положения. Исключая заповедники, мы вынуждены вмешиваться в интересах нашего народного хозяйства, в интересах тех же самых людей... Другой вопрос, что человек — разведчик, строитель, работник — обязан учитывать интересы природы. Вот такая постановка вопроса кажется мне разумной и целесообразной. Потому что — представьте себе на мгновение — все вернулось на круги своя: нет ни буровых, ни трубопроводов, ни железнодорожной ветки Тюмень — Сургут... Спросите-ка местных жителей, хотят ли они, да и не только они, вернуться к подобной первозданности?
— Вряд ли, — отвечаю я, и передо мной встает Сургут сегодняшний — город на сваях, необычный и контрастный. Небо жесткой синевы, какая бывает, кажется, только на Севере, солнце и ветер. Ликующая зелень и острый, как наждак, песок — «подарок» торфяных болот. Отличные жилые дома, специально приспособленные для местных условий, а в нескольких сотнях метров поселок балков — трудяг-вагончиков, прошедших с геологоразведчиками и строителями всю их северную одиссею...
Придет время — население города, к слову сказать, увеличившееся за последнее десятилетие почти в восемь раз, полностью переедет в благоустроенные квартиры. И может быть, кто-нибудь догадается возвести на постамент последний балок, романтичный и незабываемый, как каравелла времен великих открытий...
Я помню Сургут 63-го. Деревянный тихий поселок словно бежал от болот и споткнулся, уткнувшись в широкое течение Оби. Домики с палисадниками, где цвели ноготки, львиный зев и бархатцы, неторопливая, неприметная жизнь...
Размеренные дни вдруг словно подхлестнули. Это началось с приходом геологоразведчиков. Тогда, в 63-м, здесь работала экспедиция Бориса Власовича Савельева, ныне лауреата Ленинской премии.
И еще я помню напряженное чувство новизны, узнавания, открытий, охватившее меня с той минуты, как я ступила на маленький песчаный аэродром Сургута. С первых же шагов закрутило, понесло, и уже на ходу, выбираясь из массы впечатлений, я вдруг поняла, что присутствую при «сотворении мира». Не только потому, что в глухих углах тайги и тундры возникали буровые, новые поселки, прокладывались трассы. Здесь строились, создавались, утверждались новые человеческие отношения. Дружба, единство, преданность делу — все эти слова облекались живой плотью.
