СВЕТЛОВИДОВ:
Виновен я. Гордыней обуЯнный,
Обманывал я Бога и царей,
Я миру лгал… Но – не тебе, Марина,
Меня казнить: я прав перед тобою.
Нет, я не мог обманывать тебя.
Ты мне была единственной святыней,
Пред ней же я притворствовать не смел.
Любовь, любовь ревнивая, слепая,
Одна любовь принудила меня
Всё высказать.
МАРИНА:
Чем хвалится, безумец!
Кто требовал признанья твоего?
Уж если ты, бродяга безымянный,
Мог ослепить чудесно два народа,
Так должен уж, по крайней мере, ты
Достоин быть успеха своего
И свой обман отважный обеспечить
Упорною, глубокой, вечной тайной.
Могу ль, скажи, предаться я тебе?
Могу ль, забыв свой род и стыд девичий,
Соединить судьбу мою с твоею,
Когда ты сам с такою простотою,
Так ветрено позор свой обличаешь?..
Он из любви со мною проболтался?!
Дивлюся: как перед моим отцом
Из дружбы ты доселе не открылся,
От радости – пред нашим королём
Или ещё – пред паном Вишневецким
Из верного усердия слуги?..
СВЕТЛОВИДОВ:
Клянусь тебе, что сердца моего
Ты вымучить одна могла признанье.
Клянусь тебе, что никогда, нигде,
Ни в пиршестве за чашею безумства,
Ни в дружеском заветном разговоре,
Ни под ножом, ни в муках истязаний
Сих тяжких тайн не выдаст мой язык.
МАРИНА:
Клянёшься ты?.. Итак – должна я верить.
О!.. Верю я! Но – чем, нельзя ль узнать,
Клянёшься ты? Не именем ли Бога,
Как набожный приИмыш езуитов?
Иль – честию, как витязь благородный?..
Иль, может быть, единым царским
словом,
Как царский сын? Не так ли? Говори.
СВЕТЛОВИДОВ (гордо):
Тень Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла,
Вокруг меня народы возмутила
И в жертву мне Бориса обрекла.
Царевич я. Довольно. Стыдно мне
Пред гордою полячкой унижаться…
Прощай навек. Игра войны кровавой,
Судьбы моей обширные заботы
Тоску любви, надеюсь, заглушат.
О, как тебя я стану ненавидеть,
Когда пройдёт постыдной страсти жар!
Теперь иду – погибель иль венец
Мою главу в России ожидает,
Найду ли смерть, как воин в битве честной
Иль как злодей на плахе площадной,
Не будешь ты подругою моею,
Моей судьбы не разделИшь со мною.
Но… может быть… ты будешь сожалеть
Об участи, отвергнутой тобою.
МАРИНА:
А если я… твой дерзостный обман
Заранее пред всеми обнаружу?
СВЕТЛОВИДОВ:
Не мнишь ли ты, что я тебя боюсь?
Что более поверят польской деве,
Чем русскому царевичу?.. Но знай,
Что ни король, ни Папа, ни вельможи
Не думают о правде слов моих.
Димитрий я иль нет – что им за дело?
Но я – предлог раздоров и войны.
Им это лишь и нужно. И тебя,
Мятежница, поверь, молчать заставят.
Прощай.
Хочет уйти.
МАРИНА:
Постой, царевич! Наконец
Я слышу речь не мальчика, но мужа.
С тобою, князь, она меня мирИт.
Безумный твой порыв я забываю
И вижу вновь Димитрия. Но – слушай:
Пора! Пора! Проснись, не медли боле;
Веди полки скорее на Москву —
Очисти Кремль, садись на трон
московский,
Тогда – за мной шли брачного посла.
Но – слышит Бог – пока твоя нога
Не оперлась на тронные ступени,
Пока тобой не свЕржен Годунов,
Любви речей не буду слушать я.
Уходит.
СВЕТЛОВИДОВ (один):
Нет – легче мне сражаться с Годуновым
Или – хитрить с придворным езуитом,
Чем с женщиной… Чёрт с ними!
МОчи нет…
И путает, и вьётся, и ползёт,
Скользит из рук, шипит, грозит и жалит…
Змея! Змея!.. Недаром я дрожал.
Она меня чуть-чуть не погубила.
Но – решенО: заутра двину рать!
Застывает, как статуя.
НИКИТА ИВАНЫЧ (приближается к нему): Василь Васильич!.. Что с Вами? Эй!..
СВЕТЛОВИДОВ (хохочет): Ошалел, Никитушка? Очумел?.. Погоди, дай и мне прийти в чувство… О Господи Боже Мой!.. Роль-то какая… Стиль-то какой высокий… А вот послушай, какая нежность и тонкость, какая музыка… Тс-с!.. Тише!..
Тиха укрАинская ночь.
Прозрачно небо. Звёзды блещут…
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух. Чуть трепещут
Сребристых тОполей листы…
Пауза; потом слышен скрипучий звук отворяемых дверей.
Что это?
НИКИТА ИВАНЫЧ: Это, должно быть, Петрушка и Егорка пришли… Талант, Василь Васильич! Талант!..
СВЕТЛОВИДОВ (в сторону скрипа дверей): Сюда, мои соколы!
(Никите Иванычу)
Пойдём одеваться… Никакой нет старости, всё это вздор, Никитушка, галиматья!..
Весело хохочет.
Что ж ты плачешь? Дура моя хорошая, что ты нюни распустил? Э-э, нехорошо!.. Вот это уж и нехорошо! Ну, ну, старик, будет так глядеть! Зачем так глядеть? Ну, ну…
Обнимает его.
Не нужно плакать… Где искусство, где талант, там нет ни старости, ни одиночества, ни болезней, и сама смерть – вполовину…
Плачет.
Да что я всё – талант, талант?.. Не в таланте дело, Никитушка! В правде… В правде!.. Вот только – какая и в чём она, правда, так я до сих пор и не разобрался… Всё нам, помню, твердили: правда жизни, правда жизни, не играй, а живи… Верю – не верю! Играй да не наигрывай… Ну и играли – жили, вроде… И, вроде, похоже, как в жизни… Да жизнь-то пролетела, и правда – вместе с нею… Где она, правда? Какая – правда?.. Фу-фу!.. И – нет её. Какая же это, Никитушка, правда, если от неё на смертном нашем одре ничего не остаётся? Как в жизни, жил, как в жизни – и умрёшь. А им-то, живым, что останется? Какая-такая «правда»? О чём?.. Нет, Никитушка! Уж если я вот здесь, на этих самых скрипучих подмостках, жизнь свою протопал, то там – во-он там… Слышишь? В яме, за рампой, что-то остаться должно! Кроме калейдоскопа разрозненных впечатлений… Вот это – то, что останется, – вот это и есть правда. Моя правда. Об этой проклятой и прекрасной жизни. Слышишь, Никитушка? Что я о ней с этого амвона поведал миру. Что я о ней поведал… А что я поведал? Фу-фу! Дунул – и нету…
Плачет.
Нет, Никитушка, спета уж наша песня. Какой я талант? Выжатый лимон, сосулька, ржавый гвоздь… А ты – старая театральная крыса, суфлёр… Пойдём!.. Какой я талант? В серьёзных пьесах гожусь только в свиту Фортинбраса… Да и – для этого уже стар… Да… Помнишь это место из «Отелло», Никитушка?
Прости, покой, прости, моё довольство!
Простите вы, пернатые войска
И гордые сражения, в которых
Считается за доблесть честолюбье!
Всё, всё – прости!.. Прости, мой
ржущий конь,
И звук трубы, и грохот барабана,
И флейты свист, и царственное знамя,
Все почести, вся слава, всё величье
И бурные тревоги славных войн!..
НИКИТА ИВАНЫЧ (растроганно): Талант, талант!..
СВЕТЛОВИДОВ: Или вот ещё… Прощальное…
Выходит к авансцене.
Вон из Москвы! Сюда я больше не ездок!
Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
Где оскорблённому
есть чувству уголок!
Карету мне, карету!..
ГОЛОС ИЗ ГРУППЫ, СТОЯЩЕЙ СЗАДИ: Экипаж подан, Василь Васильич!
СВЕТЛОВИДОВ (оглядывается): Что это? Кто?..
ТОТ ЖЕ ГОЛОС: Василь Васильич! Не признали? А мы хотели Вас по случаю бенефиса к цыганам свозить. Эх, думаем, – гулять, так гулять! Случай-то подходящий… Заехали к Вам, а Вас-то и нету. Где? Что?.. Поехали в театр. Что же Вы, голубчик, именинник Вы наш, от компании отделяетесь? Негоже этак-то… Поехали-ка с нами!
СВЕТЛОВИДОВ: Что ж, я не против, господа… Внимание всегда приятно.
ПРИЕХАВШИЙ (выходит из группы): Постойте, я мальчишку своего пошлю сбегать к Плотниковым. Они запирают поздно – вот не разменяют ли… Эй, Миша!
К нему подбегает мальчик, он шепчется с ним.
СВЕТЛОВИДОВ (вслушиваясь в знакомый текст): В лавку к Плотниковым?.. Великолепнейшее дело! Миша, видишь, беги к Плотниковым и скажи, что Дмитрий Фёдорович велел кланяться и сейчас сам будет… Да слушай, слушай: чтобы к его приходу приготовили шампанского, этак дюжинки три, да уложили, как тогда, когда в Мокрое ездил… Я тогда четыре дюжины у них взял, они уж знают, не беспокойся, Миша. Да слушай: чтобы сыру там, пирогов страсбургских, сигов копчёных, ветчины, икры, ну и всего, всего, что только есть у них, рублей этак на сто или на сто двадцать, как прежде было… Да слушай: гостинцев чтобы не забыли, конфет, груш, арбуза два или три, аль четыре – ну нет, арбуза-то одного довольно, а шоколаду, леденцов, монпансье, тягушек – ну всего, что тогда со мной в Мокрое уложили, с шампанским рублей на триста чтобы было… Ну, вот и теперь чтобы так же точно. Да вспомни ты, Миша, если ты – Миша… Ведь его Мишей зовут?
