(Задумывается.)
В этот миг БУРУ, НОГАЙ и НЕВРКОЙ приближаются к шатру. БУРУ за —
глядывает в щелочку.
Ногай, постой! Твое ли дело это?
Да, и твое, ослушный мамелюк.
(Уходит.)
НЕВРКОЙ (вслед)Забыл ее благодеянья все ты!
А ты – обязанности верных слуг.
НЕВРКОЙ в печали удаляется, БУРУ за ним.
МНЕВЭРЧтоб усладить твой слух приятной сказкой,
Дозволь задать тебе вопроса три,
О молодой гяур!
Своею лаской
Ты нрав мой победила. Говори!
Из Северного края —
Страны зеленых пастбищ, желтых нив…
В воловий рог играя,
Я пас стада среди берез и ив.
Нет, никого, ни разу.
Один счастливо проводил я дни…
Прислушайся ж к узорному рассказу
И, если хочешь, под него усни…
(Тихо и певуче)
Там в прохладных, странных, дальних странах
На зелено-розовых полянах
Жил пастух и пас свои стада.
Был он молодой и столь прекрасный,
Что где был он, там и в день ненастный,
Мнилось, светит солнце, как всегда.
Раз, когда он ник во снах полночных,
Пролетал над ним из стран восточных
Ящероподобный злобный джин, —
Позавидовал красе пастушьей, —
В лапах сжав, как золотую грушу,
Как белейшую из жемчужин,
Юношу унес тропой надмирной
В свой дворец смарагдово-сапфирный…
Там, чтоб бедный узник ничего
Взять не мог из блещущих сокровищ
Это худшее из всех чудовищ
Приковало к трем столбам его.
Но однажды утром джин проклятый
Улетел, и к пленнику в палаты
Джинья, дочь его вошла…
Она
Перед ним предстала, как виденье, —
В розы, перья, кисею, каменья,
В красоту и юность убрана!
Но была она из добрых джиний:
В свой шатер, цветной, как хвост павлиний,
Расковав, его вдруг привела —
Голосом баюкала хрустальным
И цветком качала опахальным —
И по капле жизнь в него влила.
(Он почти засыпает.)
Ах! Ее ладонь нежней атласа…
А дыханье слаще ананаса…
Да воздаст за пастуха ей Бог!
(Уснул, склонив голову ей на колени)
А когда жестокий джин вернулся,
Увидал, что всё же обманулся
И сокровища не уберег.
(Склоняется над спящим)
Уснул, как уж давно не спал, бедняжка…
Что делать мне? Уйти, боясь беды?
Нет, нет, Мневэр! Ведь ты была бродяжкой
И, если что… лишь ею станешь ты!
АЙШЭ, ЭМЕНЭ, ГУЛЬСУМ, БУРУ и НЕВРКОЙ осторожно подкрадываются к шатру. НЕВРКОЙ стоит в стороне. БУРУ подсматривает снова в щелку.
ГУЛЬСУМБУРУДа лучше быть им где же?
Он дремлет сладко у ее колен,
Она над ним склонилась, кудри нежа…
Из одного попал в другой уж плен!
Да что же это? Год
Блаженство мерзкое их будет длиться?
Да что же хан так долго не идет?
Во гневе все пути перезабудешь!
А вот и он! И бледен, как тюрбан.
Опомнись же! Сейчас здесь будет хан.
Что ж! Хана я всегда увидеть рада.
НЕВРКОЙ убегает в отчаянии, закрыв лицо руками.
Те же и УЗБЕК. Он чрезвычайно бледен, но сдерживается.
АЙШЭ (указывая на шатер)Так вот отплата за любовь твою!
Так вот за милости твои награда!
Идите прочь! Иль с ней и вас убью!
Все убегают.
(Стремительно распахивает ковер и останавливается, как остолбенелый)
МНЕВЭРПриветствую тебя взаимно.
Прости, Узбек, что ввстречу не иду:
Коран велит мне быть гостеприимной, —
И свято гостя я покой блюду.
Ведь гость мой – чужеземец сирый,
И в наших нелегко ему краях…
Его ль душе не пожелаю мира?
Мне заповедал доброй быть Аллах.
Притом же гость мой – юный пленный,
И тягостен его печальный рок…
Ему ль не дам хоть миг один блаженный?
Быть гурией мне завещал пророк!
ГЯУР просыпается и с недоумением оглядывается.
УЗБЕК (толкая его ногой)Вставай, щенок! И прочь! И прочь скорее!
Помилуй! Чем тебя прогневал он?
Иль кудри вместе с головой я сбрею
Ему!
А… так. Ступай же сам ты вон!
Они меряют друг друга взглядами. УЗБЕК отводит свой.
О, светлый! Ты себя стал недостоин.
О, мудрый! Я тебя не узнаю…
(ГЯУРУ)
Иди же, юноша. И будь спокоен —
Тебя назначу в стражу я свою.
ГЯУР уходит. МНЕВЭР хочет подойти к хану.
УЗБЕКНе приближайся, саранча! Гадюка!
Еще не вложен в ножны харалук.
Я не боюсь, о хан мой, харалука.
Так бойся сделанных тобою мук…
(Падает в отчаянии на ковер)
Аллах! Аллах! За что я так наказан?
Та, с кем я высшей сближен был мечтой,
С кем пламеннейшей был любовью связан, —
Мне изменила с дикой быстротой!
Ты – гурия? Ты – райская алмея?
Нет! Ты – лишь женщина, каких есть тьма,
Какие первому сдаются, млея…
Нет! Ты – злой дух! Шайтана ты сама!
Но я, Узбек, тебе не изменяла…
А что ж изменой ты тогда зовешь?
Но я ни разу не поцеловала.
Я лишь ему услуживала…
Ложь!
Вон – волос золотой на ткани пестрой, —
Он на твоих коленях смел дремать!
Но так же приласкали бы и сестры…
Но так же приголубила б и мать…
Тебя любил любовью я последней,
Считал лучом заката своего,
И, да простит мне Солейман те бредни,
В тебе живое видел божество…
Ах, эта роковая страсть под старость!
Она не та, что в молодых годах:
В ней горечь смерти, в ней болезни ярость…
Суди ж тебя за нелюбовь Аллах!
Но я, Узбек, люблю тебя, как прежде…
Клянусь! Люблю тебя… и всех.
(Склоняется к нему)
УЗБЕКО, этот волос на твоей одежде…
Быть может, это – лишь приставший мех?..
Сказала ты: «И всех»… Так, любишь, значит,
И этого гяура?
Да, люблю.
То мой удел: всех радую, кто плачет,
Кто мучается, – всех я веселю.
Тогда его должна любить ты больше,
Не правда ли? Я – властелин, он – раб.
О, миг!.. Зато тебя люблю я дольше…
(Вкрадчиво.)
Да что, о хан, и за любовь была б,
Дозволь спросить тебя мне, третьей ханше,
Без редких ссор, без маленьких измен?
Две первых так тебя любили раньше, —
А был ли, как со мною, ты блажен?
Глядят на нас в стране моей восточной,
Как на домашних, глупых, робких кур.
Неверной не кажусь ли я нарочно,
Чтоб ты любил?!
(Радостно.)
