(Остается одна, так как рабы тоже в страхе разбегаются. Немного помолчав)
Не слишком ли уж я погорячилась?
Но их насмешки мне больнее ран!
Мой взор померк, и сердце вдруг забилось,
Как маленький бактрийский барабан…
О, пустяки! Одно письмо Сосфену
Другое – Гиакинфу, – и опять,
Еще сильней любя за эту сцену,
Они придут мне ноги целовать!
(Садится к парапету и с печалью глядит на реку)
Всё плывут и плывут этих барок флотилии…
Горько пахнут сегодня прибрежные лилии,
И так сладко волнует желтеющий Нил…
Что печалит, пройдет, то, что манит, не сбудется, —
Так зачем мне, безумной, как в юности, чудится,
Что вдруг явится Кто-то, единственно-мил?..
Вон – ладья под завесой, ветрами ласкаемой,
Путник, путник! незримый, незнаемый, чаемый,
Если б слышал ты мой призывающий крик!
(С волнением)
Боги! Лодка свой путь замедляет… Причалила…
Снежной пеной ступени надводные залило…
Кто-то лестницей всходит, как день, светлолик!
Слышится тихая, нежная музыка, похожая на прибой волн. Появляется ПРЕКРАСНЫЙ ПАЛОМНИК. Он – стройный юноша с необычно-красивым, как бы изнутри осиянным лицом. Волнистые, темно-русые волосы до плеч.
ПАЛОМНИК (к МИРИАМ, которая смотрит на него, как завороженная)Ты звала, – и пришел я, печальная женщина.
Да… Пришел ты, – и этим печаль уж уменьшена.
Так прими же скорей благодарность мою!
В чем нуждаешься ты? И чего ты желала бы?
Мне казалось, я слышал моленья и жалобы…
Оттого и прервал я дорогу свою.
До сих пор я жила, ни о чем не заботяся…
Но забота явилась?.. Возьми ж эти лотосы!
Их тебе подарю я на память о ней.
(Протягивает ей цветы и пристально смотрит ей в глаза)
МИРИАМ (беря цветы)О, какие они… Голубые и свежие!
Иль я раньше таких не видала? Иль грежу я?
А их запах! Он – тоньше, чем смирнский елей, —
И блаженное в душу с ним сходит наитие…
ПАЛОМНИК хочет уйти.
ПАЛОМНИКДа. Время отплытия.
Солнце медленно клонится к зыби речной.
Друг! Прости: любопытна доныне, как в детстве, я.
Так открой: отправляешься ты в путешествие
Для прогулки, торговли иль цели иной?
Иль вопрос мой навязчив?
Открою охотно я.
Видишь, женщина, – птицы летят перелетные?
Вот и путь, мною избранный, вьется вслед им.
Знай: родился и вырос, как ты, в христианстве я —
И предпринял теперь с восхищением странствие
В отдаленный, но близкий нам Иерусалим.
Ты сказал: «Как и ты…» Не встречались мы ранее…
Как же это мог знать ты?
Есть высшее знание.
Но дослушай меня до конца, Мириам!
Я поеду то морем, туманным, эмалевым,
То по тихим пескам, опаленным и палевым, —
И увижу вдруг горы, и Город, и Храм,
И священный Поток со струями прозрачными,
И таинственный Сад с кипарисами мрачными, —
Все места, где, бродя, я навек надышусь
Виноградом пурпурным и розами чайными, —
Чудесами, преданьями необычайными, —
И над мраморным Гробом с лобзаньем склонюсь…
Говоришь ты о том мне, что еле мной помнится,
Но хочу я пойти за тобою паломницей,
Потому что мне, юноша, сладко с тобой!
Но, быть может, ты этому будешь противиться?
Я – охотница петь и молиться ленивица…
Если мне ты последуешь, станешь иной.
Скорей же в путь! В туманы и миражи!
Вевея! Юлия!
Те вбегают. Из-за дома, крадучись, показываются ГОРГИЙ и БИРРИЙ и наблюдают.
(Указывает на юношу)
ВЕВЕЯ (восторженно глядя на него же)ЮЛИЯ (недоумевая)МИРИАМТуда, где будет он. В Иерусалим!
Вслед за ПАЛОМНИКОМ женщины поспешно спускаются с лестницы.
ГОРГИЙ мгновение медлит, затем схватывает БИРРИЯ за руку, и оба бегут за ними.
ЗАНАВЕССцена представляет часть палубы большой торговой триремы. С обеих сторон лежит заготовленный груз – тюки, мешки, бочки, а также запасные паруса, канаты, якоря… Посредине – возвышение, покрытое ковром. Меж высоких мачт со слабо натянутыми полосатыми коричнево-белыми парусами виднеется зеркальная вода нильского гирла и белые строения александрийского порта, еще дальше – желтеющий берег пустыни и чернеющие силуэты пальм на закатном оранжевом небе.
На палубе – несколько матросов: некоторые спят на тюках, другие играют в кости. Во время последующей сцены они уходят один за другим.
Входят ГОРГИЙ и БИРРИЙ. Оба они переодеты в одежду странствующих дервишей с плащами, закрывающими лица.
ГОРГИЙВот видишь, друг, мы их опередили,
Добравшись к гавани сухим путем.
Пусть их любуются зарей на Ниле, —
Мы подождем! Мы здесь их подождем!
Но, господин, на том ли корабле мы?
Не сомневайся. Вызнал я, что мог:
В Канопском гирле эта лишь трирема
С рассветом уплывает на восток
И, кажется, принадлежит Сосфену.
Вот тот, что госпожу сквернит мою,
Как жук навозный – нежную вербену.
У! Я его когда-нибудь убью…
с детьми)
Да, Биррий – золотой слуга… А всё же
Умом он – сущее дитя, простак!
(Понизив голос)
Нет, не Сосфен, а юный тот прохожий —
Вот госпожи твоей заклятый враг.
Поверь: он из халдейских чародеев,
Что демонам повелевать могли б
И умерщвляют женщин, сон навеяв,
Иль превращают их в цветы и рыб!
Проклятье! Почему ж молчал досель ты?
Теперь уж госпожа превращена, —
И, может быть, там, в мутных волнах дельты,
Плывет, сверкая чешуей, она!?
(Садится на пол и воет)
Злосчастный Биррий! Бедный абиссинец!
Как будешь ты отныне жить без той,
Чей белый и безжалостный мизинец
Тебя порой царапал?..
Да постой!
Тогда лишь, дурачок, предайся скорби,
Когда, действительно, пробьет ей час.
Заранее ж не вой и стан не горби! —
Не так ведь много времени у нас,
Чтоб всё обдумать… Если зло свершилось…
А если – нет, то, впредь чтоб не случилось,
Мы устраним коварного врага,
Ничем, ничем при этом не побрезгав,
Но… без улик!
То знает негр любой:
Украв лимон, – уж не роняй обрезков!
Похитив мула, – бубенцы долой!
О! Лишь две медянки,
Две славных, скользких, желтеньких змеи,
Что смерть наносят в еле видной ранке…
Ты понял лучше замыслы мои,
Чем ждал я… Но от этих славных тварей
Не пострадали б сами мы, как знать?
А флейта? А рулады – тири-тари?
(Перебирает руками, как бы играя.)
О, Биррий – мастер змеек укрощать!
Не бойся, ритор.
Ты умен, как белый!
Ты, черномазый, больше не простак!
Раб гордо ухмыляется.
Но где ж достать всё быстро и умело?
(Кланяется и исчезает)
ГОРГИЙ (один)Итак,
Создатель нравственнейшего ученья,
Философ Горгий стал клеветником
И подстрекателем на преступленье…
(Невесело смеется)
Тем лучше. Кто же усомнится в нем?
Появляется МИРИАМ в сопровождении ЮЛИИ и ВЕВЕИ. Она слегка возбуждена.
ГОРГИЙА вот и та, которой, как Цирцеей,
Он, человек, в шакала превращен!
(Наблюдает из-за мачты)
