В бывшей «Ленинке» (библиотеке)
Хоть юмор в жизни не помеха,
Но воздержись, мой друг, от смеха,
Взглянув на публику «читалок»:
Как человек велик и жалок.
Здесь старцы ветхие, юны умами,
Мужи и юноши, иные с бородами,
Кто с лысиной, а кто и с животом,
Есть и красавцы, но о них потом,
Когда—нибудь… В читальных залах
Подобных экземпляров мало.
А умных – тьма! Приди, измерь
Их лбы, иль так поверь.
Здесь дамы, кто в очках, кто – без,
С наукой коих спутал бес.
Есть, ну, нельзя сказать, уроды,
Но без породы от природы,
И странноватые девицы, —
Интеллигентные всё лица.
Кто в книгах роется упорно,
Кто теребит свой нос, бородку,
И большинство из них, бесспорно,
Не пьют вино, не то, что водку.
Один над словарями бьётся,
Другой бормочет, как шаман,
А третий сам с собой смеётся, —
Где блажь, а где – самообман.
Кто бродит отвлечённым взглядом
По потолку, а кто—то рядом
Уже уснул, чуть не храпит.
Иной спустился в «общепит»,
Где, как обычно, кофе мутный
И бутерброд сиюминутный,
Яйцо, сырок, сосиски, чай,
Порою пиво невзначай.
И, закусив слегка иль плотно,
Убрав стакан, тарелку, вилку,
Зайдёт ещё, влекомый плотью,
Кто в «м» и «ж», а кто в курилку,
Где смог висит от никотина,
Где с сигаретою в зубах
Расселись в декольте картинно
Девицы, но, увы и ах, —
Мужчины редко к ним подходят,
А годы лучшие уходят.
И снова – книги и журналы.
И я когда—то здесь бывала…
Не знаю, верить снам, бояться ль
Пророчеств этих сумрачных ночных?
Ведь было время, в том должна признаться,
Почти не верила я содержанью в них
Каких бы ни было возможных предсказаний, —
Меня учил так Фрейд и иже с ним.
Что в снах – отрыжка дня, игра желаний,
Включая те, что с детства мы храним.
А позже, правда, Адлер в них находит
Неполноценность и все признаки её.
Потом, уже с Тибета, Юнг к нам сходит,
Про архетипы миру соло пропоёт,
А также призовёт нас присмотреться
К тому, о чём ткань снов нам говорит:
Ростки предвидений возможных могут зреть там
И освещать грядущий день, как фонари.
И веря, и не веря толкованьям,
О них я забывала в суете…
Единственным стал Бог мне упованьем:
Я прозревала, что учителя не те.
Училась я смиренью и молитве,
Не очень хоть способной к ним была.
Что жизнь моя – лишь тьмы и света битва,
Я поняла, но ждал Господь дела.
Мне снится сон: я вижу лестницы, погоню.
А в яви горе – пропадает брат.
И вот уж жизнь моя, как бред агоний,
В сплошной вдруг погружается во мрак.
Я столько лестниц в учрежденьях исходила,
Надеялась на чудо, всё ждала.
Чужим враньём, бедой подточенные силы
Кончались, помощь долгожданная пришла.
Я вижу сон: опять за мной погоня, —
Всё так, как в жизни в тот кошмарный год.
Я думаю: «конец», и с правдой похоронят
Меня саму. Таков событий ход.
А дальше снится: комната, икона,
И Матерь Божья будто яблоко даёт
(Не яблоко то было – символ трона), —
Я понимаю: вот спасение моё.
А днём, потом узнала я, был праздник
Иконы Византийской, как в тот день,
Когда гулял по лесу путник праздный
И брата моего там обнаружил тень.
Его останки в день седьмой апреля
Нашёл с фамильей птичьею Скворцов.
Весна лишь началась, был запах прели.
Хор Ангелов заоблачных дворцов
Хвалу пел Богородице на небе.
Был праздник Благовещенья и здесь,
В избытке где заботы о насущном хлебе,
Но и сюда пришла Благая Весть.
Мой бедный брат, как «гамлетовский» Йорик,
То пенье, может, всё же слышал в небесах.
Но праздник неба перетёк в земное горе:
Горчат полынью здесь порой и чудеса.
Наверно, к испытанью, искупленью
За жизнь мной поднакопленных грехов
Господь послал мне брата смерть и тленье,
И ночи мрак до первых петухов.
Вот результат: я укрепилась в вере,
И поняла, она – основа всех основ.
И, горем отболев, души открыла двери
Для новой жизни. Только явь не лучше снов
Моей страны: безверие и хамство,
Бессовестность, и алчность, и враньё.
Отравленные время и пространство!
Но слышу птиц иных сквозь вороньё.
Псевдонародное причитание
перед очередным испытанием
«..жля—печаль по полям поскакала…»
Слово о полку Игорев»
Почему всё сны плохие снятся мне?
Вроде жизнь теперь налаживаться стала.
Перестать пора бы прошлому гоняться бы
За моей за душенькой усталой.
Как пришли—то в жизнь мою все беды горькие,
Не какое—нибудь горе там Федорино,
А болезнь и смерть – тоска прогорклая,
Как из ящика просыпались Пандорина.
Я бегом от них тогда в молитву – в церковку,
Чтоб хоть как—то извести тоску—отчаянье.
Как, не знаю уж, и выдержало сердце—то,
Чудом выжила, но и жила печальная.
Только год как засветило вновь мне солнышко.
Залечила раны я свои травой—цветочками.
Но ещё лежат—горчат на донышке
Страх—печаль, цепляются крючочками.
Вот опять во сне—кошмарике привиделось,
Как охотятся за мной с капкан—ловушкою.
То ль судьба—капризница за что обиделась,
А была последний год почти что душкою.
А и знать мне не дано: что это – прошлое,
Или к новым испытаниям готовиться,
Когда вновь пропишет Бог лекарство тошное,
Чтоб очистить перед смертью душу—совесть мне…
Заблудившись в блуднях буден,
Жизни цель и смысл теряем.
Спит душа, сон непробуден.
Чем оплатим сны мы? – Раем.
Жизнь в постсоветском пространстве
«Враждебным словом отрицанья он проповедовал любовь.»
Биограф о Н.Е. Салтыкове—Щедрине
Безденежье. Синоним – безысходность.
Для бедных нас, действительно, исхода нет.
Не светят нам ни теплоходов дальних сходни,
Ни даже на коня железного билет.
Один Крылатый конь, пока что безотказный,
Нас, неудавшихся, на свой взвалил хребет,
От жизни тусклой и однообразной
В мир грёз чтоб увести от слёз, от бед,
От пьющих незадачливых соседей,
От старости и караулящих тех лет,
Когда фатально от склероза «крыша едет»,
Теряет мысли мозг, как листья бересклет.
Хотя не осень, кое—где желтеют кроны,
И впереди – дожди, дожди, потом зима.
И соловьи осенние – вороны —
Одним пророчеством своим сведут с ума…
Мы как деревья иль дома
В черте осёдлости невольной
Жизнь волочим, верней, сама
Она нас тащит, недовольных
Таким раскладом средств и сил —
Он попущеньем выпал высшим:
Чтоб вправо—влево не косил,
Живи сегодня, здесь и нищим.
Не видно алых парусов,
Ковров – не слышно – самолётов.
Лишь лай привычный злобных псов
Да по утрам вороний клёкот.
Без денег дальше не уйти
Доступных города пределов.
А пуп, куда ведут пути, —
Ильич с рукой, которой сделал
Широкий жест: «Идите на …»
И мы идём туда уж век как.
Здесь водкой глушится вина,
И счастья нет у человека.
Мы – не бездельники – «сачки»,
Всю жизнь работали на совесть,
Не бонус получив, – очки,
И те с диоптриями, то есть
Итог плачевен. Никуда
С черты осёдлости не сняться.
Другие страны, города
Нам и во снах уже не снятся.
Цветут одуванчик с сиренью,
Пчела собирает нектар,
Побитая молью и ленью,
Обновки тащу в свой «амбар».
И то, как сказать, что обновки, —
Купила старьё на «толчке».
При нашей житейской сноровке
Пошьём, чтоб не жало в бочке.
На рынке знакомый подъехал —
Он тож не чурается муз.
Мальчишки из школы со смехом
Зовут его Коля—француз.
Он, точно, поклонник давнишний
Страны моей пылкой мечты.
Стихи на французском аж пишет,
Но местной не чужд красоты.
Стихи про Тамбов написал он,
Французский используя слог:
Приправил он устрицу салом.
Да кто без мечты б жить здесь смог?!
– Ведь ты же язык галлов знаешь.
Зачем тебе петь мимо нот?
Где виза твоя выездная?
Мечтал бы, но я патриот.
Я здесь, своей родине нужен.
Меня Жак Ширак там не ждёт.
А чем у нас летом тут хуже?!
Париж без меня проживёт.
Я помню, как брат мой покойный
Пел песню любимой Пиаф:
«Но рьендорьен…». Мчатся кони,
И жизнь, и мечту оборвав.
«Но рьендорьен…» – ни о чём не жалею.
О чем мне жалеть: всё пройдёт.
Но я без мечты здесь болею,
Она мне, как нá душу мёд.
И пусть не живу я в Париже,
Я с Колей—французом спою
Про то, что больнее и ближе —
Про родину—мать про свою.
