***
Праздник жизни не для нас —
Фейерверки, кавалькады,
И в шампанском ананас,
И на завтрак авокадо.
Наш удел – убогий труд,
Экономия копейки,
Быт, как в тине мутный пруд,
Где пиявки злы и клейки.
Здесь бескрылые мечты
Не взлетают выше быта.
Здесь опущен жизнью ты
До помойного корыта.
Здесь твою полощут жизнь
Несчастливые соседи,
Здесь, как в соусе, во лжи
Прозябают антиледи.
Праздник жизни не для нас —
Фейерверки, кавалькады…
Жизнь на вкус кисла, как квас.
Но что делать – пить—то надо.
Нам не есть на десерт «бланманже с киселём»,
Не вкушать по утрам тишину с авокадо.
Здесь иное пространство и время, и в нём
Неуютно до боли, но жить как—то надо.
Повседневностью стали водка, пиво и мат.
Ими сдобрена жизнь, как селёдка «под шубой».
Обсуждаем с друзьями, кто же в том виноват:
Нецензурщину слышим каждый день и повсюду.
Мы ментальность свою сотню лет как назад
С матерком и махоркой в лужу с грязью втоптали.
Как бы Чехов Антон не берёг энный сад,
Но другие давно в нём хозяйничать стали.
Попилили, добравшись, сливы—вишни в цвету.
Сад словесности русской засорён нынче матом.
Да, люблю я Россию, но не эту, а ту,
Что под Божьим Покровом пребывала когда—то.
Пароходик с элитой выслан был Ильичком
Генофонд пополнять чуждых Франций—Италий.
Плачет колокол в церкви. Понимаю, по ком —
Дух Российский почил под язык гениталий.
В российском государстве – тишина:
Народ безмолвствует, чиновники воруют.
А мы живём. И жизнь у нас одна.
И не предложит нам никто, увы, другую.
Вновь пишет «в стол» родной интеллигент,
Надеясь, что, прозрев, опубликуют.
Но жизнь проходит. Упустив момент,
На рукопись роняет он слезу скупую.
Мы так надеялись на чудо, волшебство.
Иллюзии прошли, сменясь прострацией.
А нищета, обман и большинство
Приговорили нас к духовной эмиграции.
Какие сны нам снились на рассвете!
Будильник, не звони, жестокий, не буди.
Они о счастье были, о любви, о лете,
Как будем в речке лет удачу мы удить.
А в полдень жизни сны другие снились:
Не опоздать бы, не проспать, везде успеть.
И сны тревожные, да и недолго длились.
И неудобства поз к тому ж пришлось терпеть.
К закату сон и ритм его нарушен —
То спячкой, то бессонницей теперь больны.
От шума жизни не спасают нас «беруши».
И тяжек для души зловещий сон страны.
Я справки по архивам собирала,
Чтоб выхлопотать пенсию себе.
Доехала «с перекладными» до вокзала,
Пока я ехала и шла, у них – обед.
Я долго на скамеечке сидела.
Прохладный ветер дул, был на дворе апрель.
С мозолями в архив опять плелась и не по делу
Внутри себя пускала слёзную капель.
Вахтёр сказал: народу было мало,
И что есть шанс тут справку получить.
Но архивистка мне в дверях уж отказала. —
Минутки некогда, мол, даже улучить.
Но сопоставив эти все противоречья,
Не отступала я: «Вперёд, за мной Москва!»
Толкала о проблемах бедности им речь я
Занудно, как лягушечье ква—ква.
В конце тирады горькой обещала,
Что не пустая, «с благодарностью» приду.
На быстроту надежды было мало,
Но записали—таки просьбу в череду.
А через день звонят с архива у вокзала.
Бегу с конфетами, чтоб справку получить.
– Сломала ногти в поисках, – архивница сказала, —
Как кстати «ассорти», – их полечить.
Хроническая хроника «хрущёвки»
В панельной «хрущёвке» живётся нам славно —
Что там детектив, телевизор, кино!
Как туалет совмещается с ванной,
Здесь жизни соседей совместны равнó.
Коль зáпил сосед, мы уже как с похмелья:
Руками дрожащими пьём пенталгин,
Пока день да ночь пьяный бред перемелют, —
Башка не болит так от гриппов—ангин.
Когда у соседей тусуются гости —
Гуляют и пляшут, то выхода нет:
Вставай, напрягай свои мускулы—кости,
Из дому беги, пока стихнет банкет.
А после запоев, гулянок и пьянок
Нам, тем, кто внизу, на субботник идти.
Под окнами свалку метём—чистим рьяно,
И вёдрами в мусор несём пузырьки.
Порой приболеешь, устанешь и ляжешь —
Расслабиться малость, в себя чтоб прийти.
Но, только навалится сонная тяжесть,
Как сбоку и сверху приспичит скрести,
Сверлить, забивать, отбивать, пылесосить,
Ругать, материться, орать иль стирать.
И в сердце – тахиаритмия и осень. —
Призванье соседей – на нервах играть.
Чу, кто—то кому—то стучит вновь по трубам.
А время дитячье – двенадцать всего.
Уснуть и с подушкою нá ухе трудно.
И так не неделю, не месяц, не год.
Лишь солнце покажется, жди уж подвоха —
Нам тишь не сулит грозовой материк.
«Левачит» сосед на станке, но не блохам
Подковки куёт – каблукам мастерит.
То воду отключат без предупрежденья,
То вырубят свет и сидишь в темноте.
То детки мячом отобьют в день рожденья
Морзянку тебе по бетонной плите.
Стоп, нечто с балкона опять полетело:
Летают здесь лыжи, бутылки, щенки.
Любое астральным становится тело,
Когда самогонки попьют мужики.
Кто сделал ремонт, тот с опаскою смотрит
На свой потолок и на стены в коврах.
Ведь чуть зазевается верхняя «Мотря»,
И труд, и уют твой рассыплются в прах.
Уборщик усердный какую—то ветошь
Слил вкупе с помоями в свой унитаз.
Весь первый этаж возмущается: это ж
Какая свинья так подставила нас?!
А если животных заводят соседи —
Расхлёбывать лажу приходится нам:
В подъезде накроются тазом из меди
И чистота и покой: хам есть хам.
На кучке же кот не оставит автограф.
И тот убирает, чей сверхчуток нос.
«Хрущёвки» панельной как историограф,
Больной для себя поднимаю вопрос:
Где выход найти? И как быть? И что делать?
Как мне изменить столь фатальный сюжет?
Своею лишь жизнью пожить мне хотелось.
Но не позволяет мой скудный бюджет.
P.S.
Когда же прочла Щедрина—Салтыкова,
Про жизнь поняла, что моя – хороша.
Господь вразумляет, да я бестолкова,
Что лишь в нестроеньях мужает душа.
Была б она сразу «пушистой и белой»,
Её не пришлось бы «хрущёвкой» лечить,
Она от комфорта совсем обалдела б —
Опасно до времени жизнь облегчить.
Соотечественникам – русскому народу
Стали мутными чувства и воды.
Хаос, боль и душевный раздрай.
Воры отняли всё у народа,
И при жизни себе строят рай.
Стариков не стыдятся голодных
И ребячьих растерянных глаз.
Тащат всё из запасов природных,
Чтоб плевать в золотой унитаз.
И средь роскоши пятизвёздной
Во вранье упражняют умы,
Не внимая мольбам вашим слёзным,
Пир устроив во время чумы.
Заражая духовной проказой,
Растлевают твою молодёжь —
Чтоб иметь на земле всё и сразу.
Ей за истину выдали ложь:
Милосердье, сочувствие – слабость.
Есть одна только ценность – успех.
Упоение властию – сладость,
Что покруче любовных утех.
Не об этой скорблю я «породе»,
У кого вместо сердца – гранит,
А молюсь о страдальце—народе:
Пусть Господь ваши души хранит!
Здесь, в стране нездоровой, недужной,
За неё моё сердце болит.
И от вас ничего мне нужно,
Кроме ваших горячих молитв.
Моя полуночная кухня,
Опять я в объятьях твоих. —
Бессонница жрёт меня, пухнет,
Питается, дрянь, за двоих.
Съедает и время и силы,
Морочит ночною тоской.
Нет места для жизни красивой
В стране, где бардак и отстой.
Страна—бедолага, сограждан
Учила не жить, – выживать.
Похмельною мучимый жаждой,
Народ обречён вымирать.
На свадьбах мы пьём, на поминках,
По поводу пьём или без.
Калинка – моя ты, – малинка,
Попутал тебя пьяный бес.
Когда же достигнешь предела,
Катясь по накатанной вниз,
Не в силах судьбу переделать?..
О, Русь не святая, очнись!
Тем, кто веселится за счёт обедневшего народа
Стихи мои не слишком веселы.
Но ведь и я не клоун на арене.
Хотите, вволю «петросяньтесь» вы,
Я предпочту Пьеро и в жизни и на сцене.
Стремитесь драму превратить вы в фарс.
Смеётесь там, где плакать лишь уместно.
Судьба народа не волнует вас, —
Ему на нарах вы всегда найдёте место.
Воруй, гуляй, российская шпана.
Здесь дуракам и подлецам закон не писан.
Идёт без объявления гражданская война —
Попранье вековых и заповедных истин.
