под ногами снег и листья,
а в карманах сигареты,
письма, крылья, хлеб и кисти.
Ты для публики не тема...
Бог тетрадь твою листает...
Но Богема, но Богема
по глазам тебя узнает.
И в толпе тебя отыщет,
приведет к огню и крову.
Будет день и будет пища,
будет Музыка и Слово.
1986
Два глаза видят в две руки,
а уши шьют ушу,
едят дорогу башмаки,
как длинную лапшу.
От нас припас опасный пас
сиреневом пальте
джентльмен, имевший фигу в глаз,
часы на животе.
Не сочетается чета,
чудит начетный счет,
и Бог не знает ни черта,
и дьявол не сечет.
Но если дядя на еже
живет, как акробат,
то это шариков шарше
партийный аппарат.
А елки-палки на вообще
меняет исполком
и продает таких вещей
за кресло с дураком.
Попробуй воду потолки
за этих и за тех,
когда такие потолки
и окна - просто смех.
Все это в чистые чулки,
как лук для пирогов,
как будто чем-то чудаки
сердечней чердаков.
1986
Порогов и груш обиватель,
живущий во все времена,
да здравствует наш обыватель,
которым гордится страна!
Он самый живучий и сильный -
копилка всех будущих рас,
печальная сущность России,
внеклассовый избранный класс.
В эпохи лихих испытаний,
когда помирает народ,
он так или сяк-при питанье.
при печке, при бабе живет.
Мудрейшие гибнут нелепо
(подводят и разум, и стыд),
а он при галошах и хлебе
на койке полуторной спит.
Ведет он бесплатную секу
и видит вокруг, как рентген,-
опора рябого генсека
и секов поглаже, не ген.
Один, что попроще, к дивану
из мест приложенья труда
спешит, прилипая к экрану,
где гычит лохматый балда.
Другой на манер государства,
в бумагах запутав народ,
в параграфе пряча коварство,
до срока ворует и врет.
А третий в тиши кабинета,
как гвоздь под лопаткой страны -
удельный князек с партбилетом,
причина для звездной войны.
Он самый опасный и крепкий...
стоп-краник, Сусанин слепой.
Его наподобие репки
тянуть нужно только гурьбой.
И вот этот маленький дядя
все тыкает пальцем вперед,
куда поневоле, не глядя,
идет его местный народ.
И этих троих - миллионы.
живя. размножаясь, шаля.
используя наши законы,
ведут нас в пределы нуля,
людей благородной породы
они помогали распять.
В сравненьи с тринадцатым годом
их стало побольше раз в пять.
Стоит обыватель колоссом,
решающим между людьми.
Партай его в душу геноосе.
и СПИД его потрох возьми?..
От грани до грани веков
С протянутой ходим рукой,
меняя отца за отцом,
голодные, злые, босые.
Корабль сумасшедших,
страна дураков...
( Где мой колпак с бубенцом?!)
Боже, спаси Россию!
1986
Как время устроено странно,
когда хорошо нам бывает,
то время спешит постоянно.
Ах, как это редко бывает.
Свои дела и заботы
вдруг кто-то для нас забывает,
и дарит нам время тот кто-то.
Ах, как это редко бывает.
Он с нами грустит и смеется,
про жизнь говорит, про погоду,
и за день нам с ним удается,
что раньше тянулось по году,
а время несется, несется...
Умчится и время и кто-то,
кто дорог нам стал почему-то.
И новая будет забота -
считать и года и минуты
тебе и кому-то, кому-то.
А, может быть кто-то вернется
к тому, кто молчит и вздыхает,
и время другое начнется.
Ах, как это редко бывает.
Но в памяти живы мгновенья,
что жизнь нам порой посылает.
Они неподвластны забвенью.
Ах как это редко бывает.
1987
Ты музыка, сын мой, ты голос,
который дошел из глубин
духовных провинций, ты колос
астрального поля, один...
Смотри - твои слабые руки
готовят в прозрачной реке
ракушек и камушков звуки,
и влага течет по щеке.
Вот это поля, что Всевышний
для вздохов тебе подарил,
вот лес, за которым неслышим
детсад миллиардов ярил.
Они, повзрослев, восплывают
над легкой твоей головой.
И ловит планета живая
тепло их тобой и травой.
Вот рыбы в морях, вот олени
в лесах, что извел человек,
в реке затонули поленья
из многих пустых лесосек...
Прости, что на ноту печали
свернул, не считаясь с тобой.
Об этом когда-то молчали
поэты с дворянской судьбой.
Не знали об этом с крестьянской,
с мещанской.., короче, тогда,
когда ни в калужской, ни в брянской
не снилась такая беда,
Сегодня же строки напасти
выводит любая рука...
Земля загноилась от страсти
властительного дурака.
Сначала исчезнет погода
и станут дожди убивать,
Отравит младенца-урода
в себе среднерусская мать.
И станут большие машины
качать для народных господ
оставшийся только в вершине
последний земной кислород.
А ты от дерьма и заразы
не сможешь любить и дышать,
и светлой молитвы ни фразы
не вспомнит тупая душа.
И ты упадешь и заплачешь,
к себе призывая отца...
И я возвернусь, и болячки
сожну, как пшеницу, с лица.
И я заберу твою душу
в другой, незагаженный срок,
оставив земному удушью
властителей малый мирок...
Вот книги, мой сын, вот сонаты,
вот люди древнейших пород,
вот руки и мамы, и брата,
вот наш непонятный народ,
вот я - и твой раб, и воитель...
Покуда я жив и силен,
я стану земную обитель
беречь от нахлебных племен.
Но словом, мой сын, что издревле
точнее стрелы и свинца...
Оно от Земли и Деревни.
От Звезд и другого Отца.
1987
Размечтались мы о правде,
разохотились до чести,
переполнены газеты
исцеляющей бедой.
И сидит историк тихий
на своем доходном месте,
со страниц чужие слезы
выметая бородой.
И стоят дома большие,
где в огромных картотеках
прибавляется фамилий,
прибавляется имен.
Что сказал, что спел когда-то,
все до буквы, как в аптеке,
в эти клетки самый грустный,
самый честный занесен.
И стоят дома поменьше,
где приказчики культуры
и чиновники от прозы
и поэзии корпят,
и вершат судьбою духа
сторожа номенклатуры,
в инженеры душ наметив
поухватистей ребят.
Шахиншахские приходы
за вранье в стихах и прозе
охраняют от огласки
через главное бюро...
Не коснется свежий ветер
подмосковных мафиози.
С переделкинских маршрутов
безнадежен поворот.
И дома другого сорта
понаставлены по свету,
где во чреве бюрократов
спят параграфы речей,
где у них за преступленья
отбирают партбилеты
индульгенции на подлость
и повадки палачей.
И дома пажей болтливых,
бессердечных, твердолобых,
где из мальчика с румянцем
лепят хитрого жреца,
где готовится замена
умирающим набобам,
чтоб властительная серость
не увидела конца.
И стоят дома попроше,
где врачи и инженеры,
ветераны справедливой
и несправедливой битв,
наши матери и жены,
и святые нашей веры
все опальные поэты,
сочинители молитв,
там, где рокеры и барды,
и рабочие, и дети,
и мадонны, и старухи,
проходившие ГУЛАГ,
там, где теплится культура
всех пределов и столетий,
