начертал ты в холодной мечте?
Вместо этого старые муки
Эгалите, Фратерните и Либерте.
1994
МОЙ МАЛЕНЬКИЙ АНГЕЛ БОЛЬШОЙ
Невесел, невесел, невесел
мой маленький Ангел больной.
Он нынче ушел от невесты
и песен
уже не поет под Луной.
А было - он, взявши гобойчик,
дудя, и дудя, и дудя,
плясал, как охайский ковбойчик,
(такой чек)
такое простое дитя.
И дергал он струны гитарки,
и пел, как хрипой эмигрант.
За взгляд Ангелицы Тамарки
Кошмарки
плясал и плясал, как мутант.
Он серые кудри расчешет
и плюнет на Землю с Луны,
поскольку ни конный, ни пеший,
ни леший
оттуда ему не видны.
Он бросит какой-нибудь камень,
а, может быть, что-то еще.
Ему же своими руками
дал Ленина орден,
а после - по морде
какой-то Никита Хрущев.
Тамарка его - Ангелица
его не умела ценить.
Заставит побриться,
чтоб мог он учиться,
учиться, учиться не пить.
Но он выпивал понемногу-
стаканом, ведром, сапогом.
За Черта, за Бога,
за руку, за ногу
немного в дорогу. Ого!
Ну, в общем, не рок и не блюзы
его довели до беды -
а то, что с распадом Союза
от пуза
страной управляют балды.
Потом Ангелица Тамарка
в ламбаде сломала стопу,
упала лицом на цыгарку
товарка
я очень обжегши губу.
Она не могла целоваться,
А маленький Ангел больной
радировал с ранцевой рации
Франции,
что он без любви под Луной.
Он в кудри пальцами вцепился
и рвал он их, рвал он их, рвал...
Как будто у Даугавпилса
(копил все)
он брал, брал, брал, брал
интеграл.
Такая крутая «лав стори»,
такая новелла, чувак.
Эх, выпьем за Черное море
мы с горя,
там тоже сегодня бардак.
1994
Возьмешь аккорд - не надо денег...
Возьмешь другой -не надо слов...
Мне говорят, что я бездельник,
а я нормальный счастьелов.
А на дворе стоит Столетье.
Оно, как пьяный управдом...
И дни, как маленькие дети,
сидят за нищенским столом.
Стоит, качается Столетье,
другое рядышком лежит...
Капитализм мне не светит,
и гаснут в доме этажи.
Но я возьму гитару в руки
и скрипну маленьким колком,
и воспою свои разлуки
простым, изящным языком.
И так пленительны аккорды,
и так изыскан легкий слог,
что невзыскательные морды
уйдут и сплюнут на порог.
Народ не любит это слушать,
и люди бьют за это в глаз.
Настроены простые уши
на популярный унитаз.
А я, униженный и гордый,
интеллигентный, как рояль,
беру, беру свои аккорды,
пою, пою свою печаль.
И подойдет среди газона
ко мне какой-то гражданин,
отдаст бутыль «Наполеона»,
и выпью я е6 один.
И Бог пришлет за мной из Рая
девицу, Ангела, дитя...
И я спою ей и сыграю,
и с ней уйду, как жил, шутя.
1994
1.
Представь, в эти чистые тихие городки
я въезжаю почти равнодушно
на чьей-нибудь чистой машине...
и нет о России возвышенных мыслей
и прочей тоски.
Вернусь я, и скоро.
И буду всегда возвращаться отныне.
2.
Поскольку однажды представив...
Да нет же, забудь этот бред!
Хотя те приязни,
которыми здесь одаряют так честно,
весьма затрудняют прощанье,
навязчивый след
в тебе проминая,
как в старом диване хозяин любезный.
3.
Так трудно привыкнуть,
что клетка открыта теперь,
и можно выпархивать старым грачом,
одурев от пространства.
Но я не забуду, поверь,
эту плотную русскую дверь
и бывших крестьян, возведенных
в чины крепостного дворянства.
4.
Свобода. О, как её смысл непонятен и прост
О, как он понятен и сложен,
и как её песни капризны!
Я выстроил к ней потайной
зарифмованный мост,
невидимый стражам моей
криминальной Отчизны.
5.
Они, слава Богу,
читать не умеют и туги на слух.
Но как же прекрасны
Внимаю их ясные лики!
Одни разлетелись по Свету,
с собой прихватив
и детей, и старух.
Другие живут ещё в смуте
по-русски великой.
6.
И мы здесь. Кому-то же нужно...
Но хватит об этом.
В корявой стране по-особому ярок
гармонии свет!
С развалин Империи кто-то
уедет достойным, безумным поэтом,
и там образумится.
Глядь, а Свобода осталась в России.
И больше нигде её нет.
1994
Алкоголик старый Слава
не боялся ни шиша,
не валялся он в канавах
с самогона и ерша.
Он гулял интеллигентно
с перегаром из души.
И ему индифферентно
улыбались алкаши.
Алкаши, алкаши -
днем и ночью хороши,
Только утром мрачны лица,
если нет опохмелиться.
В голове и шум, и звон -
разливай одеколон.
Алкаши, алкаши,
я люблю вас от души.
Дядя Слава жил красиво -
без квартиры и без жен,
Мы с ним как-то пили пиво,
хоть и был он заряжен.
А потом мы для разрядки
взяли белого домой...
Дядя Слава был в порядке,
ну а я-с копыт долой.
Алкаши, алкаши,
днем и ночью хороши.
До одиннадцати, братцы,
как-то нужно продержаться.
Нет стаканов и стола -
пьем в подъезде из горла.
Алкаши, алкаши,
всех бы трезвых придушить!
Если не было у Славы
за душою ни гроша,
он любую пил отраву
и любого пил ерша.
Пили вместе мы лет десять,
было Славе хоть бы хны.
Слышал - он погиб в Одессе,
выпив три стакана хны.
Алкаши, алкаши,
много здесь людей больших.
Капитан есть и писатель,
академик есть и врач ...
Ох, российский обыватель,
ты за них чуть-чуть поплачь.
Алкаши, алкаши,
догорел огонь души.
1995
ЕСЛИ ЖЕНЩИНА ВХОДИТ В ТВОЙ ДОМ
Если женщина входит в твой дом,
потеснись, уступи ей просторы,
где болезни, чая, разговоры,
споры, слезы - своим чередом,
если женщина входит в твой дом.
Приготовь свое сердце к трудам,
если ты удостоился чести -
быть хоть сколько-то рядом и вместе,
если стерпятся Рай и Бедлам,
приготовь своё сердце к трудам.
Если женщина входит в твой дом,
приготовь свое сердце к разлуке...
Позабудь про вино и науки,
стань прозрачным, как день за окном,
если женщина входит в твой дом.
Подчинись и глазам, и речам...
Ну хотя бы сначала для вида...
Ты узнаешь, что боль и обида
исчезают всегда по ночам,
уступая губам и плечам.
Расскажи ей, как можешь,
про то, что печалит тебя и тревожит,
что ты чувствуешь сердцем и кожей,
про Шопена, про джаз и Ватто,
Если что-нибудь помнишь про то...
Если женщина входит в твой дом,
может быть, она послана Богом,
и жилье твое станет чертогом,
и отныне ты к тайне ведом...
Если женщина входит в твой дом...
1995
В декабре погиб в Ичкерии солдат
от свинца ли, от чеченского ножа.
Он не знал, что не воротится назад...
Удивленный на спине в грязи лежал.
Мать узнала, онемела. И без сна
потекло житье, как черная река.
Но ни разу не заплакала она -
очи высушила смертная тоска.
И приехал к ней однажды генерал,
и медальку ей красивую привез.
О войне ей о чеченской рассказал,
выпил горькой и расстроился до слез.
Отомстили мы за сына твоего!
Сто чеченцев в свою землю полегли!
Мать солдата не сказала ничего,
только слезы её тихо потекли.
Налила ему печалицы в стакан.
Видно, ты не поумнеешь, генерал!
Сотня женщин - и у каждой был пацан,
значит, двести ты, не сто, поубивал.
Эту весть ты понапрасну мне принес...
А теперь езжай обратно поскорей!
Ей на сына не достало горьких слез,
но хватило на чеченских матерей.
Пой песню, пой!
