И там, вот в этом-то дворе, как в прошлые года,
Друзей из детства незабвенных дней я повстречаю,
И снова, как при жизни, как всегда,
Я игры детские любимые, мной не забытые, переиграю.
26.12.2009
Смеркается. Смотрю – зажглось московское окно,
Внезапно теплым светом абажура облитое.
За ним когда-то детство нежное мое прошло
И вдруг сейчас махнуло крылышком мне снова.
Москва моя, Москва шестидесятых,
Москва ушедших вдаль щемящих лет,
Наивная и милая Москва людей невиноватых,
Она из прошлого передает моей душе привет.
Та, по утрам умытая машинами Москва,
Тверская с липами к шести вся чистотой сверкает,
Перекликаются, спеша, на тротуарах голоса,
И стайки школьников синичками туда-сюда летают.
О, Детство милое, неповторимое, ушедшее давно,
Тебя в окне московском наяву как будто вижу,
Я слышу голос мамы, что кричит в окно:
«Ты где пропал, пострел! Слезай сейчас же с крыши!»
Быть может, через грусть дождя его увижу вновь:
Появится лицо мальчишки в зеркале былого,
И заволнуется в воспоминаньях кровь,
И возвратит из прошлого картины времени иного.
Какое тайное движение в душе моей
Вдруг вырвалось, и вверх к окошку подлетает
В волнительном желанье встретиться скорей
С тем детством, что ушло, куда – никто не знает
И после затяжной зимы приходит, наконец, весна.
И мимо окон проходя, глаза наверх я поднимаю.
Тогда я вижу, как моя невеста у окна
Воздушным поцелуем каждый день меня встречает.
А за весной приходит лето, осень и опять зима,
Там за окном стоит старушка в радости, печали —
Моя любимая и верная подруга и жена,
С которой прожили мы жизнь, других не огорчая.
Теперь уже никто не бросит взгляд в окно
С тем абажуром – тем, который с теплым светом.
Другие люди там живут давным-давно,
Да обогреет их Господь любовью и приветом.
«Московских окон негасимый свет»,
В моей душе пребудешь ты от юности до смерти,
Со склона моего я буду посылать тебе привет,
Пока не кончатся мои земные круговерти.
Я в разных городах и странах побывал не раз,
Но ни в одном окне ни разу не приметил
Тех с детства моего московских добрых глаз,
Которыми Господь так много москвичей приветил.
Как жалко, но ведь надо уходить когда-то в путь,
В тот дальний путь, который в дымке тает,
Тот, из которого, возможно, мне не заглянуть
В те окна дорогие. А ведь может, загляну, кто знает.
07.09.2009
О детства милая пора, которая не возвратится,
Она ушла и не вернется никогда.
Ну, хоть во сне мне снова очутиться
Средь ребятишек нашего двора.
Хотя б во сне зайти мне в дворик детства,
Воспоминаньями, мой дорогой, к тебе прильну.
Взамен семидесяти пяти, тяжелого наследства,
Вприпрыжку я туда мальчишкой побегу.
И вот случился сон из детских книжек,
Но почему-то он немилосерден и суров,
В том дворике уж нет девчонок и мальчишек
А вместо них я вижу в детство впавших стариков.
19.09. 2010 Фото 1936 г. Мой брат и я. Мне два года.
Как же хочется вернуться мне обратно
В тот далекий год сорок второй,
На Тверской в «Филипповской» вдруг оказаться,
Что семье моей была кормилицей родной.
Этот магазин построен был купцами,
Он «серебряного века» роскоши пример,
По стенам расписан мастерами,
Гениальности которых это не предел.
Потолки в лепнине, статуи и вазы,
Стилей смесь – барокко и ампир,
В том «серебряном» когда-то начинаясь,
Был построен булочная-магазин.
Трюфеля, конфеты Лондона, Парижа,
Монпансье и торты от «Дюрра»,
Кофе колумбийский и «Буше» воздушный,
А «эклер», «Наполеон» – как радовалась детвора.
Потолок, искусство – хоть в музеи,
И орнамент в золоте виньеток – только и всего,
А внизу теперь прилавок грязный – хлеба крошки,
Бублики засохшие на связке, больше ничего.
Пять утра – вся очередь на улице тиха,
Ждут, когда с Кремлевской шесть пробьют,
По пятьсот на взрослого и триста на ребенка
Через час по продуктовой карточке дадут.
Хлеб величиной с кирпич, два килограмма весом,
Нет пшеницы, он наполнен кукурузой и водой.
Под прилавком мальчик восьмилетний
Ждет упавшей крошки хлебушка одной.
На весах на грязных с птичьими клювами
Гири проржавелые рядком стоят,
Сзади продавщицы черными хлебами
Через час голодных женщин оделят.
Очередь такая же, как мать моя,
Только косточки, обтянутые кожей,
Смирненько стоят и ждут пайка,
Уж и на людей почти что не похожи.
Там старушки с таксами, и в шляпках ждут,
Веком недобитые и тишайшие интеллигенты,
Таксы, растолстевшие, с бельмами рядышком стоят,
И в одышке ждут открытия дверей момента.
Через много лет я понял, почему
Те собачки безобразно растолстели,
Им старушки отдавали часть пайка,
Ну, а сами-то не доедали и худели.
Сталин их мужей загнал в концлагеря,
Сыновья на фронте воевали.
И собачки для старушек были, как дитя,
Их от них чекисты, к счастью, не забрали.
Форма отвечает часто содержанью,
Но бывает вовсе и наоборот.
В данном случае ну, ничего не совпадало,
Роскошь по стенам и наверху,
внизу – изголодавшийся народ.
Часика так через три, через четыре,
При терпенье, при таких вот чудесах,
Двести граммов, слепленных из крошек,
Хлебушка оказывалось у меня в руках.
Этот пир – из всех пиров на свете,
Ну, какие там «эклеры» и «буше»,
Этот круглый и заветный хлебный шарик
Рай дарил – и телу, и моей душе.
Вот семьдесят прошло, я снова на пороге
Булочной «Филипповской» стою.
И о форме, отвечающей за содержанье,
Ничего теперь не говорю.
Вроде все на месте – живопись, продукты,
Все вокруг разглядываю, не спеша,
Сердце больно сжалось – я не вижу
Под прилавком крошки собирающего малыша.
16.06.2009
Ну, как мне сделать самокат,
Что был всегда моей мечтою?
Для взрослых – это так себе пустяк,
А он во сне и наяву стоял передо мною.
Ну, как и где подшипники достать
В тот голод, холод, да война со мною.
Как с самокатом во дворе мне встать
Перед военною оборванною детворою.
И как металл достать, скобу согнуть
И дырки высверлить потом для шпонки.
А доски стырить где – эх, где бы отвернуть,
Ведь это трудно так, как мне в стогу найти иголку.
Эх, доски-доски – легче на луну слетать!
Ведь люди все собрали до последней щепки,
Ведь холод с голодом несовместимы – надо это знать.
Ну, нету способа достать, ну, нет зацепки.
Хотя идея есть, а шкаф на что?
Там стенка задняя с толстенными досками:
Они-то мне важней, чем шкафу, ведь ему-то все равно,
И может, мама не заметит – нет, едва ли…
Они теперь мои – какая красота!
А оси для подшипников – от стула их изымем.
Ну, будет, стол немножечко кривой, то это не беда.
Придется ждать, что мама в гневе вдруг предпримет.
Вот шкаф с дырою позади и стул кривой стоит,
Зато в руках держу подарок небывалый.
А что нам не на чем сидеть – то Бог простит,
Ведь самокат почти в руках, а это уж немало.
А дальше – больше – слесарь не простак.
Пол-литра требует негодник за работу.
А мамин кошелек – он не запросто так.
Ну, одолжу тихонечко – уж не такое преступление – охота.
Эх, самокат, ты весь погряз в грехах, как я.
Ответ за них сторицей получу – я это знаю.
Ах, за сто бед один ответ я получу, друзья,
Ну, а пока до самоката руки мамы не достали.
Волшебный грохот – повторись на мостовой.
Когда подшипник на асфальте искры выбивает.
Сладчайший звук шопеновский разлился надо мной.
Уж голова седа – а звук меня не оставляет.
Не нужен мне «Порше», судьбою я богат.
О, время, смилуйся и возврати меня в былое.
Отдай мне мой лЛюбимый Самокат назад.
Клянусь, я ничего не попрошу до моего предела боле.
18.04.2010
Дней светлых детства не забуду никогда,
Тех дней, когда я с Козеяткиным сидел на задней парте.
Ну, что сказать, ведь в третьем классе были мы тогда,
Мы в пуговички резались, хотя с большой оглядкой.
Боялись, что училка с грозным взглядом, как всегда,
Упрется в Фингера и пуговички дорогие вдруг отнимет,
И нас склонения, спряжения и точки – тут беда,
Заставит выучить, из класса выгонит,
ну, что-нибудь предпримет.
Ну, вот и кончился зануднейший урок.
Мой друг сказал: «Пойдем ко мне домой, там доиграем».
Вприпрыжку побежали, отперли дверной замок,
И там я заразился страстью, сам того не зная.
Аквариум огромный на столе стоял.
Там через воду пузырьками воздух шел, вскипая,
Он в голубой воде средь зелени шуршал,
