А теперь десяти не хватает тебе досыта.
Вы, еврейские мамы! Нету лучше на свете.
Где б вы ни были, мамы, вы с нами всегда.
Ты котлеткою с вилочки кормишь меня.
Недосыт-недоед – это все для меня.
Хоть сама-то от силы трех книг не прочла.
Блудный сын из Одессы – ты вернулся домой.
Ты меня вспоминай, дорогая Одесса.
Я твой сын. Отыщу тебя даже впотьмах.
В тех ушедших с волною золотых временах.
Ну, что мне о деньгах сейчас писать,
Ведь доллар к доллару он никогда не лишний,
Что я могу о бренной пользе денег рассказать,
Они так важны, дороги, без них ты нищий.
Как с ними хорошо в публичном доме дорогой
И в ресторане, где вино с закуской
И в подкупе чиновника – когда карман тугой.
И от бандитов откупаться в темном переулке.
А если не заткнешь деньгою правде рот,
Ты сундуку с деньгами будешь рад отчайно,
Хотя бывает и совсем-совсем наоборот
От жадности на сундуке умрешь случайно.
Красавицу ты можешь разодеть и в пух и в прах
И насолить друзьям, чтоб умерли от зависти и злости.
Пускай «Феррари» помаячит перед домом им на страх,
А то ведь ждут увидеть, да без денег, на погосте.
Хотя терзает мысль, как настоящую любовь купить,
Какую цену за нее платить – не знаешь.
А на здоровье сколько надо их добыть,
Похоже, ничего в деньгах не понимаешь?
Я, как Поэт, мой друг, даю тебе совет,
Ведь Совесть, Преданность и Дружба стоит больше,
И больше стоит тот бесплатный солнца свет,
Который дарит нам Господь – чего же больше.
В Париже двести лет назад жил гражданин Видок,
Он полицейским был – грозой бандитов, чистая ищейка,
По темным и опасным переулкам был Ходок,
Попался вор – его на гильотину, чтоб поправил шею.
Сам бывший уголовник был Видок.
И из таких же бывших воров сколотил он группу,
На службе у полиции он против криминала был Ходок,
В Париже ты ограбил иль убил – у Видока ты будешь трупом.
Прославился и в префектуре занял высший пост,
Ведь даже Пушкин пару раз о нем в стихах исполнил.
А парижане на могилу Видоку несут букеты белых роз,
И даже я в стихах о Видоке вдруг вспомнил.
А Фритьоф Нансен – разве не был он полярным Ходоком,
На брюхе проползал по всем торосам,
Из всех, кто к полюсу стремился – впереди всех он,
Соперников своих оставил с носом.
За соболем и белкою в тайге ходили ходоки,
И шкурами добытыми жену, детей кормили,
Да что тут говорить, аж к Ленину пришли,
Ты видел на картине оборванцев, пересекших всю Россию.
Ходок – какое редкое, и емкое, и чисто русское словцо!
За ним огромный скрытый труд, я это точно знаю,
Среди бесчисленного их количества немало храбрецов,
А для прекрасной половины мира —
сплошное огорчение, я это понимаю.
Тебе не к полюсу пробраться или соболя добыть,
Иль белку в глаз – здесь дело похитрее,
Намного потруднее, чем бандита захватить,
Здесь потрудиться надо так, чтоб бросилась тебе на шею.
Какое там! Не то, чтобы лодыжку показать,
Бывали времена – носочка туфли не покажешь,
А как пробраться к цели – ну, стесняюсь, как сказать,
В каких трудах и в поте – просто не расскажешь.
Да что! От туфельки носок – ведь замужем она,
Она ведь, как броней, не только ворохом одежды вся закрыта,
А честь ее, а дети малые, друзья, молва,
Преграды, ох преграды ходоку —
вся жизнь его опасностями перекрыта.
А собственная сторожиха – старая добротная жена,
Она с тебя, сердешная, ну, почему-то глаз не сводит,
Как надо изовраться – ведь не отпускает никуда,
Скорее новенькое что-нибудь изобрести,
а час свидания подходит.
Какой Коперник, Ньютон иль Эйнштейн,
Со слабеньким своим умишком вовсе не додуют
Как изловчиться, чтобы опереться на кронштейн,
Который алиби твоим перед женой железным будет.
Ведь в жизни ты испробовал почти что все,
Мюнхгаузен перед тобой склониться должен,
Немыслимые ложь и враки – все теперь не для нее,
Которые ты можешь применить,
чтоб выход был возможен.
Что совещание иль мать больна – старо.
Вон телефончик – может вдруг проверить,
Командировка иль сердечный приступ – не ново,
Что полечу в Дубай иль лягу я в больницу, не поверит.
Ходок, скорей включай же голову свою,
Ты будь компьютером в возможностях необозримых,
О Господи! Пошли мне ложь последнюю мою,
Ведь ждет она меня в кафе, я там, в мечтах неповторимых.
Ну «сукин сын», придумал я, друзья – ура, ура!
На телевиденье сегодня об ученых передача,
Там должен выступить сегодня непременно я,
А ты сиди за ящиком, смотри, а то сорвешь удачу.
Следи, не отрываясь, и канал не пропусти,
С восьми до десяти – гордиться будешь мужем,
Как жалко, не могу тебя без пропуска на студию везти,
К приходу моему готовь-ка вкусный ужин.
Приду, скажу, что «кинщик» заболел,
На студии испортилась аппаратура,
Ну ладно, все переживем, ведь впереди так много дел,
Ну, не расстраивайся и не плачь – не будь ты дура.
Вот так из года в год – по женщинам, и врет, и врет,
А у жены от этого вранья отвисли уши,
Ну, а ходок – его не остановишь, он вперед, вперед,
Раздеть, разуть и уложить в постель,
плевать, что будет хуже.
Эх, Казанова! Сколько ты трудов и пота положил,
Чтоб кончик туфельки тебе вдруг показали,
Ведь в наши времена девицы полуголые —
а может, без «дезу»,
Чего там с ножки начинать —
повыше сразу – все «окей» – не знали.
Как жалко, миновали золотые времена,
Когда в притворной скромности девицы утопали,
Но тайна там в какой-то степени была,
И чем окончится любовная игра, там обе стороны не знали.
Как жалко, что не Ницше я, друзья,
Такие уж дела в новейшем двадцать первом веке,
Все стало сереньким и простеньким – ну, донельзя,
И души измельчали, к сожаленью, в человеке.
Хочу сказать я напоследок уважаемому Ходоку,
Не связывайся никогда с женою генерала,
Он вынет пистолет, и что ответишь в голом виде ты ему,
Ведь славное оружие твое в сравненье
с пистолетом так ничтожно мало.
О, женщины, ведь ваша неизбывна красота,
Ведь в вас заключены все прелести на свете,
Ведь ваши милые вещички при себе всегда,
А Ходоки уж постараются добыть их для себя – заметьте.
О, женщины, не злитесь вы на мужа никогда,
Что он заметил прелести не ваши, а другие,
Другой мужчина одарит вниманьем вас наверняка,
А для своей жены он будет Ходоком,
и неизбывны времена такие.
О, Иския, – белейший твой песок
Лазурным морем словно оцелован,
И солнца льющийся поток,
И невозможной смесью красок глаз наполнен.
Вот улица центральная твоя,
Красавица с названьем VIA ROMA —
Азалии цветущие и иностранцев праздная толпа —
И в этом итальянском флере чувствуешь себя, как дома.
Кафе эспрессо тонким запахом манят,
И Тратории выкладкой невероятною волнуют,
И свечи за витринами таинственно горят,
Собаки под ногами мирно спят, волна песок целует.
Открыты двери «Кьезы» – служба, пение и голоса,
И море под луной шуршит прибоем.
Ты в порт сверни налево, и откроется такая красота:
Там яхты нежно прижимаются, целуются с волною.
А справа – рестораны с выкладкою аппетитной в ряд,
А слева – полировка яхт с начищенною медью.
На блюдах ресторанных рыбы с осьминогами лежат,
Серебряные чаши, переполненные льдом со снедью.
И вдруг, как в унисон, под тихий ласковый прибой
Взрывается волшебный звук Бельканто,
А это гитарист волшебною струной
Затрагивает дух Италии бессмертного таланта.
Сидишь и слушаешь, а звук такой живой,
Душа твоя волнуется, душа трепещет.
Тут праздник жизни, здесь ты не чужой,
И море ласково под лунною дорожкой блещет.
