Требует отставку,
Да никак не заработать
Денег на поправку…
Ты прости, село родное,
Маменька-старушка,
Вырву с сердца горе злое…
Ты прости, избушка.
Пойду в город, там большие
Дома громоздятся,
И не будет мне заботы,
Что они свалятся.
Всё равно не миновать,
Он нас всех притянет,
Уж давно свою судьбу
Мужичок наш клянет.
Молот поёт, выбивая «тук-тук»,
Стальной, бессердечный, не жаль ему рук,
Тех, что, с надеждой держась за него,
Словно лаская, сжимают его.
«Выкую, – мыслит владелец тех рук, —
Счастье и долю, а молот – «тук-тук»!
Поёт, заливаясь трелью стальной:
«Кузнец, простачок ты довольно большой!
Завтра товар, что ты кровью вспоил,
Может не встретить того, кто б купил:
Плуг в производстве – не редкостный зверь!
Рынок – не склад интендантский, поверь.
Охота ли будет потратить деньгу,
На плуг променявши старушку-соху?»
«Глуп, же ты молот, – промолвил кузнец: —
Разве здесь нужен мне будет купец?
Кую я не плуг, не косу, а булат.
Давно его жаждет рабочий мой брат».
И молот запел, заливаясь, «тук-тук!»
Словно набат, раздался его стук.
«Там, где все проблески жизни объяла …»
Там, где все проблески жизни объяла
Цепью железною власть капитала,
Где над разбитою жизнью, больной,
Кружатся призраки смерти толпой, —
В этих подвалах, и тёмных и душных,
В душах рабов безответных, послушных.
Точно как ласка любви, иногда
Светит исканий святая звезда.
Там не исчерпаны свежие силы,
Где с колыбели до самой могилы
В жизни так мало отрадных картин;
Где с отдалённых веками глубин
Тяжкое иго несут поколенья, —
Там не угасли любовь и стремленья
И под налётами скорби порой
Светит, мерцая, огонь золотой.
«Камень на камень – воздвигнуто зданье …»
Камень на камень – воздвигнуто зданье
Много потрачено крови и слёз,
Дорого стоило правды сознанье,
Много разрушено жизней и грёз.
Счастье в борьбе – это вечные силы,
Бойтесь стоячих, тлетворных болот,
Лучше ступать чрез родные могилы,
Чем разрушать нарастающий плод.
Пусть не смолкают могучие звуки
Песни победной – за свет и любовь,
Не предаются страданью и муке,
Борются смело и борются вновь.
Заревом ярким, великим сияньем
Озолотился горящий Восток, —
Будет победа и отдых с сознаньем:
Сброшен колючий, терновый венок.
Минула ночь, с рассветом хмурым
По небу тучи понеслись.
Проснулся труд, везде зажглись
Огни печей, и дымом бурым
Покрылся мрачный городок…
Родился шум, родились звуки
Тоски проснувшегося дня,
И вдруг, рыдая и звеня,
Всё заглушив напевом муки,
Завыл на фабрике гудок…
Поспешно в чёрных, в синих блузах
Выходят люди из лачуг…
Сердца им давит злой недуг,
Порывы чахнут в тяжких узах,
Ведёт на труд дневной нужда…
Идут толпой… отрывки речи…
Ряд юношей, стариков —
Обрисовать их – мало слов;
Дугой согнуты многих плечи…
Они невольники труда…
В мастерских поют машины,
Стук и грохот от станков,
Стоны пара-властелина
Звон зубил и молотков.
Прессы, краны и домкраты,
Мастера кругом снуют,
Люди словно автоматы
Плавят, давят и куют.
На лице рабов забота
Наложила яркий след:
Жизнь – проклятая работа.
Мысль о счастье – жалкий бред.
Радость грёз не существует,
Вечно душит темнота,
Голодающих бичует
Беспощадно нищета.
Так давно уже ведётся —
Днём работай, ночью спи.
Счастье скоро улыбнётся,
А пока терпи, терпи…
Свистят пары, гремят станки,
Звенят и пляшут молотки,
И тяжело вздыхают люди,
Когда испорченные груди
Вдыхают копоть, дым огней…
И гнев в глазах блестит сильней.
«Стучи, стучи, быстрей стучи,
Потом оправку замочи.
Получка будет, загуляем,
А отдых мертвыми узнаем…»
Кузнец, работая, шутил
С молотобойцем, тот служил
Здесь в мастерской девятый год,
Слабея быстро от невзгод.
Кузнец стучит, и он стучит,
Сроднившись с молотом, молчит.
Одни глаза горят угрюмо
Какой-то страшной, тайной думой.
Горят и будто говорят:
«Я сын невольников труда,
О будь ты проклята, нужда!..»
В убогом и грязном жилище
Больная в постели лежит
И бредит о муже, о пище,
И медленно время бежит.
Голодные дети рыдают,
Зовут заболевшую мать,
О помощи к небу взывают,
Но небу ли бедным внимать?
«Эх, горе, – соседка сказала, —
Нашла же ты время болеть…
И деток нельзя не жалеть…»
Детишки при ней присмирели,
Соседка сварила обед,
Больную чайком отогрели,
Исчез лихорадочный бред.
А где же отец их родимый,
Чего не утешит детей,
Чего не поможет любимой
Жене заболевшей своей?
«Стучи, стучи, сильней стучи,
Теперь зубило примочи,
А то погнётся от удара…»
И среди копоти и жара
Молотобоец бил, стучал
Да о семье своей мечтал.
Как вдруг сорвался молоток,
Ударил бедного в висок,
Рабочий грузно ниц упал,
«Семья…» – чуть слышно прошептал.
«Получка будет, загуляем,
А отдых мертвыми узнаем…»
Кузнец виски руками сжал,
Молотобоец умирал.
«Ну, что ж, несём в покой скорей,
Давай носилки нам, Кирей…» —
«Постой, полиция придёт
И это дело разберёт…»
Приехал доктор, посмотрел.
Мертвец уже окоченел…
И старый врач, махнув рукой,
Ушёл, скрепивши протокол.
Уснули дети, не дождались
Отца с работы своего,
Во сне тревожно разметались —
Знать, вспоминали про него.
А он уж мёртв, его не стало,
К семье кормилец не придёт
И скудной платы капитала
Жене на хлеб не принесёт.
Хозяин выбросит сотнягу
Одну, а может быть, и две,
И даст для подписи бумагу,
Что «всё, мол, кончено», вдове…
Й так ведётся уже веками,
Царица жизни – нищета
Сдавила цепкими руками
Людей рабов, но есть мечта;
Что будет время счастья, воли,
Погибнет горькая нужда,
Добьются новой лучшей доли
Борцы – невольники труда…
Проходит много их… В нахмуренных бровях.
В глазах, улыбках и морщинах
Внедрился чад печей, стальная пыль станков,
Упрямство, скрытое в машинах.
В руках, засохших от огня,
И в пальцах, твёрдых, точно корни,
Скопилась мощь паров, закованных в котлах,
Огнём накопленная в горне.
Угрюмо картузы натянуты на лбы,
Карманы вдавлены руками,
Как будто камни в них лежат
Большие, с острыми краями.
И будет некогда: железные ряды
Сплотятся мощно и сурово
И крикнут: «мы хотим», и скажут: «наш
черёд», —
И жизнью облечётся слово.
Я сложил эту песнь далеко от людей,
Глубоко под холодной землёю…
Я сложил эту песнь за работой своей, —
Записал онемевшей рукою…
Я не плакал, слагая её, но порой
Замолкал на безрадостном слове
И, от пыли закашлявшись, брызгал слюной
И выплёвывал капельку крови…
Я слагал её днём, и в ночной темноте,
Пробивая подземные ходы;
И я пел в ней о сладкой и чудной мечте,
О неведомом царстве свободы.
Но ни тут, на земле, но ни там, в рудниках,
Вам не будет та песня знакома.
Мы молчим, мы «покорны», и в наших сердцах
Глубоко затаили её мы…
Эту песнь будем петь мы потом —
В дорогие и светлые годы,
Загремит эта песнь торжеством
Долгожданной, но вечной свободы…
В глубоких шахтах цепи звон —
Из камня золото течёт,
Мятежный молот в скалы бьёт:
«Мы долго шли вперёд, вперёд».
Угрюмо лес стеной кругом
Стоит, задумался и ждёт…
Порою вихрем донесёт:
«Смелей, борцы, вперёд, вперёд!»
Иссякнет золото, и стон
Железа в руднике замрёт,
Лишь эхо под землёй поёт:
«Они ушли вперёд, вперёд».
Белеют по холмам кресты…
Тайга их тайны стережёт…
И длинный ряд могил ведёт
Через тайгу – вперёд, вперёд…
И те, кто, смерти не боясь,
На, эшафот взойдут, смеясь,
Пусть помнят: кровь их цепь порвёт
И путь пробьёт – вперёд, вперёд!
«Упала жизнь. Борцы устали…»
Упала жизнь. Борцы устали,
Поникла с знаменем рука,
Враги победу одержали…
А цель, как прежде, далека.
Кой-где лишь жалкие остатки
Борьбу последнюю ведут,
Но всё слабей и реже схватки,
Их палачи и тюрьмы ждут.
И нет вождей для битвы новой,
Они погибли иль ушли…
Одни – страшась судьбы суровой,
Других – насильно увели.
