В книгу избранного Марка Котлярского вошли стихи, написанные им в разное время и в разных странах – в Азербайджане, в России и в Израиле, где он сейчас и живет. По мнению писателя Леонида Колганова, лауреата премии им. Анны Ахматовой, Котлярский – один из самых значительных поэтов конца XX – начала XXI века, чье творчество еще предстоит открывать читателю. «Поэтическим театром» назвал творчество автора писатель и журналист Петр Люкимсон.
Отдельной книгой стихи Марка Котлярского издаются впервые.
class="v">на тяжесть зим?!
Сбывается
чье-то пророчество:
тебя убьет
одиночество —
оно на смену предательству
всегда приходит
за ним…
Заклинаю:
пусть тебя заклинит,
как актера,
внезапно забывшего свою роль,
и ты, будучи врасплох застигнутой,
не сможешь никак понять:
откуда эта внезапная боль?
Ты будешь метаться,
как белка, загнанная в колесо,
ты бросишь миру упрек
в том, что он несправедлив и плох;
и гримаса исказит твое лицо,
и ты снова спросишь себя:
– Почему врасплох?
Но даже подобие слабой догадки
не шевельнется в твоем мозгу.
…Знаешь, презираемый тобой и гадкий,
я, конечно, объяснить всё это могу,
но зачем?
Для чего?
Давно потеряны связи,
перечеркнуто прошлое,
а вместо настоящего и будущего – дыра.
Ты, наверное, думаешь,
что пробьешься из грязи в князи,
но ты ошибаешься.
И это – отнюдь не игра,
ибо тебе уготована неожиданная ловушка,
в которую ты попадешь,
как зверь в западню.
И вот тогда мой голос
прошепчет в твое лилейное ушко:
«Знаешь, моя хорошая,
а я тебя ни в чем не виню…»
В сорок лет тебя не станет —
Ты умрешь, а я воскресну,
Потому что был я ра́спят
Твоей подлостью и злостью,
Равнодушием калёным,
Безразличием железным.
Я себе казался клоном,
Неумелым, бесполезным,
Я обманутым казался,
Я твоей руки касался,
А душа, кривясь от боли,
Словно птица, улетала.
Ты не верила? Не знала?
Или просто не хотела
Думать обо мне? Не думать —
Это лишь способность тела,
Обделенного душою,
Наделенного расчетом,
Механизмами, шарниром.
За каким, – скажи мне, – чертом
Ты в разладе с этим миром?
С сердцем собственным в разладе?
И предательство в придачу.
Ты умрешь, а я воскресну,
Улыбнусь, а не заплачу,
Пережить тебя сумею,
Потому что прах твой стылый
Над землей, как снег, развею
Я.
И мне достанет силы…
Ты отреклась от любви,
Как Иуда, предавший Христа.
Сама христианка,
Ты попрала свою же мораль.
Мне жаль нашей любви.
Но тебя мне нисколько не жаль,
И участь твоя до отвращенья проста:
Обычная тетка,
Ты вскоре сгинешь в московском аду,
И дети твои
Такой же, увы, проделают путь.
Я думал, наивный,
Что я спасу тебя, украду,
Что я изменю твой образ жизни и суть.
Но Бог, однако, меня
Охранил, от тебя уберёг.
Он посоветовал мне:
«Отвернись, не лезь напролом!»
И ангел-хранитель
Меня укрыл небесным крылом,
И дьявол не взял, не свернул в бараний рог.
На обнаженные
нежные плечи
падал, как шаль
опаловый вечер,
рифмой банальной клубясь.
Что там шептали горячие губы?
Помню лишь мебели
старенькой
кубы,
простыни стертую бязь.
Где ты? В какие края
усвистала?
Кем ты в краях
неопознанных стала?
Судеб неведом излом.
Я сохраню этот миг
от распада,
уберегу от проклятья
и ада —
миг,
обернувшийся
злом…
Только я глаза закрою —
передо мною ты встаешь!
Только я глаза открою – над
ресницами плывешь!
Григол Орбелиани
Только я закрою глаза —
Предо мною плывет твое тело
В вихре линий лунного света.
Но глаза твои так закрыты,
Будто ты ничего не видишь,
Ничего не чувствуешь. Или
Ты плывешь – и тебе всё равно.
Я знавал равнодушье приказа,
Холод слов, неразумность боли —
Равнодушье твое, как проказа,
Как жестокость без счастья и воли.
И плывет твое тело в дымке,
Серебрится нагое тело,
Только бабочки-невидимки
На мое слетаются сердце.
Но не бабочки это, а осы,
Они в сердце вонзают жала,
И трепещет больное сердце,
Словно бабочка на ладони.
Ну, а ты проплываешь мимо,
Словно кукла с улыбкой мима,
Безразлична и безучастна,
Но несчастна – и тем прекрасна…
Coda. Заключительное послание несуществующей Надежде Р., перешагнувшей порог своего сорокалетия
…Как не похожи на объятья
Прикосновенья этих рук…
А. Ахматова
Прикосновенья этих рук…
Я всё же не найду сравненья,
И не решить мне уравненья,
Не разорвать проклятый круг,
Где ты давно уже не та,
И я давно не тот. Но всё же
Я чувствую своею кожей
Удар свистящего хлыста:
Он рассекает кожу враз.
А следом сыплются проклятья.
Как не похожи на объятья
Прикосновенья этих фраз,
И переполнен ими чат,
И взгляд твой жжёт меня укором…
… Постой, помедли с приговором.
Когда же музы замолчат?!
Облик твой, мучительный и зыбкий…
О. Мандельштам
Облик облекается облаком,
размывается,
теряет свои очертания,
какие-то смутные линии, —
то серые, то синие, —
какие-то черточки и пунктиры,
скобки, круги,
словно образ не просто размыт,
а разобран на составные,
разъят, раздроблен, разбросан,
и ничего уже не разобрать —
образ ли это твой
или же смутное небо прощенья.
Я бы хотел это явление разобрать,
разложить
