Петербургская поэма. Избранные стихотворения - Марк Котлярский

Михаил Юрьевич Лермонтов

Не знал, что будет проспект его имени

В городе на Неве.

Был он поэтом без счастья и имени,

Ветер гулял в голове.

И опостылевшей России царской

Он говорил: «Прощай…»

Прощался с Россией немытой, несчастной

И покидал свой край.

Михаил Юрьевич Лермонтов,

Наверное, думал, что за стеной Кавказа

Найдет чистоту и счет.

Уберегся он от жандармского сглаза,

Но погиб двадцати семи лет

От пули некоего Мартынова —

Своего, как ни прискорбно, бывшего друга.

Дуэль?

Дуэль, увы…

Нет, не вырваться было из страшного круга,

Не убежать от молвы.

Это случилось очень давно.

Теперь таких как Мартынов и нет

В городе на Неве.

Зато есть Лермонтовский проспект,

И он существует навек…

Лети, лети, мой белокурый ангел!

…Ты обернулся, впрочем, сатаной,

Как дождь косой, метнулся стороной,

Махнул крылом —

И скрылся в неизбежность.

Зачем ты прилетал, безумный ангел?

Зачем безумства эти сотворил?

Тебе я верил, жилы отворил:

Кровь вытекла —

И разум помутился.

А я тебя любил, неверный ангел,

Я сжег мосты, я прошлое спалил.

Но дождевая пыль мой остудила пыл,

Струись вода,

Целебная, как жизнь!

Залгавшийся мой ангел! Ты, увы,

Стал запятой, запятнанным забвеньем,

Презренным, заблудившимся мгновеньем.

Лети, лети —

Твой неприятен очерк.

Мой белокурый ангел! Как ты лгал,

Как сладко пел, в любовь ко мне играя.

Ты подарил мне, ангел, муки рая.

Лети ко всем чертям.

Окончен бал.

– И я тебя любил,

И ты меня любила…

– Но, видно, ты забыл,

Когда всё это было.

– Тому двенадцать лет,

А может быть, тринадцать.

– А может быть, и век,

Но надо расставаться.

– И небо в облаках.

– И тянет к непогоде.

– Не говори мне: „Ах…“

– Прощаемся.

– Уходим.

…Они уходят вспять

Из замкнутого круга,

Чтоб встретиться опять,

И не узнать друг друга…

Прошлое исчезает в тумане,

как

корабельный

колокол,

потерявший язык,

как контрабандист Янко

из лермонтовской «Тамани»,

чей беспощаден и неподкупен язык:

там небосвод невыразимо черен,

там

девушка,

как русалка,

выплывает из глуби вод,

там, равнодушный к людям,

живет Печорин,

там звезды водят смертельный,

последний свой хоровод,

огням подобно святого Эльма,

подобно

блеску

брошенных

в ладонь монет.

И мальчик слепой таращит

угрюмые бельма

в мире,

в котором

его давно уже нет…

Тогда, как подстреленная птица,

он камнем летел вниз —

в лестничный пролет,

о чем думал он, безумный Гаршин?

О том, что грешен?

О том, что горше

нет ничего,

чем эта

паскудная жизнь,

издевательски уложившаяся

в две даты:

1855–1888-й?

„Что это происходит со мной? —

думал он, —

почему я лечу, как птица,

выпавшая из гнезда?“

И чей-то голос ему отвечал:

„Да,

ты летишь,

и твой ум над Вселенной рассеян,

ты летишь над больною своею Россией,

каждый третий здесь наг, вороват и рассеян,

каждый первый себя ощущает мессией.

Вот и ты в тридцать три своих огненных года

выбрал лестницу в доме в виде Голгофы.

Что же, видимо, нынче такая погода,

словно знак надвигающейся катастрофы.

Это бездна, провал, это лестничный омут,

это дни, как проклятье, в сознании ленном,

этот век, что распадом нечаянным тронут,

пахнет в воздухе смертью, пожаром и тленом…“

От рассерженных, разнузданных вердиктов —

– Перебор был, словно волны через край, —

Скрылся из столицы Бенедиктов

В незаметный деревенский край.

Было столько сладкой славы для разбега —

– Бенедиктов был любимцем вольных муз, —

Но катилась времени телега

Под уклон. И вот какой конфуз:

Заклеймил, увы, пиита графоманом

Знаменитый и занозистый зоил,

Объявил стихи его обманом,

Или – проще говоря – убил,

Защищая – вроде – русскую словесность, —

– Эту роковую – знамо! – даму-вамп.

И пиита скрыла неизвестность,

Превратив его в затертый штамп.

Очутившись навсегда среди реликтов,

Напрочь позабыт, как опустевший храм,

Никому не нужный Бенедиктов

Вписан был в главу – «словесный хлам».

Но на сломе – вдруг – двадцатого столетья,

В тот момент, когда катился мир на слом, —

– По-цветаевски скажу: „Удар веслом!“ —

Ветра взмах – и растворились клети,