Андон Чаюпи - Поэзия социалистических стран Европы

А здесь желтолистый, чистый
Август — яблочный, винный.
Красноватый и травянистый
За толстым стеклом графина.

Вот ящерица вышла,
Сидит на камне нагретом,
Зелень змеиная медью
Струится под ярким светом.

Сено сухое над лугом
Ветром лежит медовым,
Вздохнет, ароматом повеет
И успокоится снова.

Облака в пруду неподвижны,
Лепестками упали в воду,
Плещу осторожно палкой —
Боюсь испортить погоду.

Солнце вошло глубоко
В воду, в меня и в землю,
Нам ветер глаза смежает,
Теплом пронизанный, дремлет.

А в кухне варят хвою,
Кипит душистая масса —
Отвар этот я придумал:
Бор с оливковым маслом.

И стихи эти я придумал,
Не знаю, может, помогут,
Пишу не спеша, с любовью,
С жалостью и тревогой.

И так же, мой читатель,
Ты не спеша читай их.
Великое лето уходит,
Великую осень встречая.

Я кварту осени выпью
И снова в пустынном парке
Пройду и брошусь на землю
Под месяц холодный и яркий.

Ты не дивись моей тоске суровой.
Я, как в пустыне, среди дня стою,
В тревоге за любую мысль мою,
За миг любой, — для них найду ли слово!

Без отклика взывать все тяжелее.
Мой скорбный голос в пустоте затих.
Не слышит бог меня, как и других, —
Подобно им, судьбы не одолею.

Безумного от воплей без ответа,
На землю гневно он швырнет меня,
И хлынет столб небесного огня
На прах мой… Ну и что ж… хотя бы это…

О, как я ломал во Флоренции пальцы,
Молящий дантейские звезды о слове!
Не в эти ль созвездья остро и сурово
Глядели могучие очи страдальца?

И было мгновенье — душою единой
Два сердца ударили в эти планеты…
И вот звездопадом святые терцины
Осыпали голос чужого поэта.

Сегодня снова — в строф квадраты
Предметы втискивать углами,
Тесать, сгибать, четыре грани,
Найти — и добиваться пятой!

Чтобы на ней, на утаенной
(Из тысяч ведомой немногим),
Суть ожила в звучанье строгом
Струны напевной, напряженной.

Переплавлять в глазах, как в горне,
Блеск красок в стройный звон металла,
Чтоб быль легендою предстала,
Чтоб слово обнажило корни.

И так в глухом единоборстве
Вторгаться строго и сурово
Словами в сердце, сердцем в слово —
Существовать в упорстве!

Человек, согбенный ношей,
Сядь со мною.
Помолчим в ночи, объятой
Тишиною.

Скинь с плеча
Сундук дубовый,
Сядем рядом,
Глянем в ночь по-человечьи
Долгим взглядом.

Груз тяжел. И хлеб — что камень.
Дышим трудно.

Помолчим давай. Два камня
В тьме безлюдной.

Когда опять листки, плакаты
Расклеят по столбам заборным,
И слово: «Граждане, солдаты!» —
В глаза ударит шрифтом черным
И вновь щенок придурковатый
Поверит их призывам вздорным,
Что нужно вновь идти и биться,
Жечь, грабить, рушить, навалиться:
Когда по старому шаблону
Писаки взвоют истерически,
Когда оглохнут все от звона
О «вечном праве историческом»,
О славе, рубежах и датах,
О полководцах и солдатах,
О пращурах и о знаменах;
Когда прелаты и раввины
Опять восславят карабины,
Веля во имя божьей славы
Карать врагов своей державы;
Когда наглеющие хамы
Газетные заполнят строчки
И побегут стадами дамы
Дарить «солдатикам» цветочки, —
Знай, мой дружище неученый.
Знай, почему попал в солдаты:
Забили в колокол стозвонный
Цари и толстые магнаты!
Знай, если эта вражья сила
На бой зовет в порыве яром,
То, значит, — где-то нефть забила,
Запахло где-нибудь долларом,
В каких-то кассах дело плохо,
В каких-то банках пахнет крахом
Или какой-нибудь пройдоха
Сырье забрал единым махом!
За их дела не стоит биться!
Эй, в землю штык — и будь таков!
И от столицы до столицы
Кричи, что крови не пролиться!
Паны! Ищите дураков!

Страшны дома их, страшны квартиры,
Страшна их жизнь. Страшны мещане.
Здесь страх по стенам ползет, как сырость,
На всем здесь смерти лежит дыханье.

Встают, бормочут, ворчат с досадой,
Что дождь, что голод, да то, да это.
Потом походят, потом присядут,
Как привидения, как скелеты.

Поправят галстук, возьмут бумажник,
Часы дотошно они проверят.
С высот на землю походкой важной
Они нисходят, захлопнув двери.

Идут, шагают, спешат бесцельно,
Направо взглянут, потом — налево.
Все существует для них раздельно:
Вот дом… вот лошадь… вот Стах… вот Ева…

Берут газету, как сандвич, в руки,
Жуют, глотают, чего-то ищут.
Башку набивши бумажной пищей,
Зевают страшно от страшной скуки.

Потом судачат: Россия… Сити…
Театры… Чаплин… заем трехлетний…
Нагромождают на сплетни сплетни,
Блуждают тенью в лесах событий.

Домой вернувшись, спускают шторы.
Башка опухла, висит, как камень.
Под койки лезут и ищут вора,
В горшки ночные стучатся лбами.

Все вновь проверят, все вновь обшарят,
Сочтут заплаты на брюках мятых.
Им все досталось небось не даром,
А что досталось, да чтится свято!

Потом молитва: «Спаси нас, боже…
От смерти… глада… войны и мора…» —
И засыпают с блаженной рожей
Мещане злые в мещанских норах.

Вечно движется веточка эта.
Отчего? Попытайтесь — ответьте!
(Может быть, и движения ветра
Порождают лишь звуки вот эти?)

Вижу: веточка зарозовела,
За окном все упруже, все ближе,
Гибким прутом в стекло зазвенела:
«Я — цветущее слово. Впусти же!»

Окна настежь! Ударила светлым
Светом, цветом и в воздухе пишет…
Вслед ей ветер, и следом за ветром
Вдруг стихи! Век таких я не слышал!

Ни зеленого я понятья
О таких не имел. Но из окон —
Алость, радость, чтоб все мог понять я,
Здесь в покое цветя одиноком.

Влажность. Пышность. И вырос стократ он,
Этот розовый шепот могучий,
И вливается он ароматом
В руку, в ручку и в недра созвучий.

Дирижирует веточка эта
Звучным трепетом белого света,
Чтоб в стихи эту алость ронять ей
Свыше всяких зеленых понятий.

Я крохи юности собрал. Что ж, птицам их швырнуть?
Иль, может, их в слова вложив, пустить слова летать?
Слова и птицы улетят и, завершив свой путь,
Ко мне обратно — тут как тут, и снова будут ждать.

Что скажешь им? Что больше нет крох юности моей?
Поверят? Нет! Начнут кружить, как мертвая листва,
Крылами в стекла будут бить, и у моих дверей,
Оставшись верными, умрут и птицы и слова.