Виктор Мамченко - Сон в холодном доме

И будет день тяжелый и святой,
На желтых листьях осень станет биться,
И ветер, стиснутый дождливою водой,
Приблизить резко огненные лица.
Сплетется мост добра и зла,
Настанет бредь беснующих молений
И разума — в знакомой лени —
Звездой взмятется синяя зола.
А телу жуткая миражится печаль
— В высоком ястребе подстреленный полет —
Покорные потери на плечах,
Легчайший взмах и недолет.

Стихает бред
Нежности, слов и зла;
В добре
Окаянной повисла
Тоска.
В скате
Стиснутых дней
— Песков
Сковано
Все, что обиднее.
Любви звонкое горе,
Напряженной ночью в пустыне
Стынет
В горле.
Необыкновенные круги
Благополучия: —
Круче,
Лунного моря на скалах,
Падают руки.
Берложной убыли, —
В нетерпеливом оскале,
— Губы.
И умирает
Святое противоречие
Без встречи
Рая.
Звенит тишина в виске,
Стынуть в небе образы,
Дымятся звездные росы
В песке.

Загорятся упорно глаза,
Метнутся сполохами души
И тяжесть видений сдушит
— Голоса.

А потом, исступленные сны
Звездопадами в черное море,
Будут вязнуть криком лесным
В горе.

Обползет круг в тишине
Равноценность, с правом единым,
И повиснуть крылья льдинами
В вышине.

К небу, опять, побредут
Без дорог — навзничь — на горы,
Впереди человек на кресте и в бреду
Загорится.

Ожидать будут вновь по ночам
Напряженного, тихого шепота
И земного, берложного пота
Палача.

За горой залегла последняя ночь,
С красной луной недвижной в зените
И шуршать облака паутиновых нитей;
На осенних кустах умирают мучительно розы,
Море рвется меж скалами в звездные клочья.

В памяти образы холодной земли, —
Человеческой жизни любовные взятки,
И слов искупленья торопливых и зябких,
И Бога их звонкие ветры мели,
К ангелам входа, глухонемым и безумным…

Человеческий мост из сплетенных людей,
Прикрепленный к райскому дереву знанья! —
— Стонал и метался под тяжестью сна
Веры, любви и надежды, и тяжестью тела,
Об дерево бился — паденьем в огонь лебедей.

Туманами образы от рая до ада
Из болот до вершин, к исступленью
И стынут смертельною ленью,
И цепкими взмахами падают.
Измеряет в душе полуночные будни
Спокойное райское море,
В жизни безумное горе
Без веры, любви — блудное.
Усталость природно разумная —
Постоянной, невольной бедности —
Силится душу на звезды нести
В последнюю, умирая, грозу.
Кто-то упорный любви хотел,
Чтоб на земле (ведь больше нигде)
Из-за счастья скомканных дел —
Корчилось битое тело.

О тишине мельчайшего дробленья,
Из ничего оглохнувшего зова —
Луна молчит и море из низов
Буранами застыло в звеньях.
Молчит душа, взметенная насильем
Невольной жизни — райского закона,
Ум загнанный молитвою закован
И снится бунт ему о силе.
Тяжелым шагом Демоны повисли
Над простотой — о, так безумной, — рая
И слово в горле пламенем сгорает.
Взлетают вдруг и замирают мысли.
И умирает ночь, как умирает день,
Такие разные и равные друг другу,
Сжигая образы по облачному кругу,
Молчит душа, безлюдная везде.
«Лес, вечер, покой…»
Лес, вечер, покой,
Пролетают торжественно птицы,
Умирают звездные лица В траве под ногой.
Замирает в висках на дне
Напряженность скользкого гнева.
…Запах ушедших дней,
Запад осенний в огне…
На деревьях цветет тишина,
— Покорный, привычный плен —
Так, не сжимая колен,
В любви догорает жена.

Все тот же день всегда и снова,
Все тянется крылом к закату доплеснуть.
Вот нежность вечера у озера лесного,
Глядит заклятостью хмельного слова
В случайную мою неясную весну.
— Неясная, как будто день печали,
Поет весна в сиреневых кустах;
Хотел и я запить, но песни лишь кричали,
Хотя б во сне… — о, только бы молчали
Проклятья детства моего и страх.
И этот день, чтоб только заблудиться,
В таких отчетливых и узких коридорах,
Вот в липком холоде, — и спится и не спится,
Как стынут замертво неистовые лица,
Под тяжким взглядом уличного вздора.
О, если б дни слагались из ночей!..
Чем ночь темней — беспомощность яснее:
Безумный я, преступный и ничей.

Тишина, всплеск огней, тишина.
Паруса привиденьями в воду повисли.
— Слушай, молчи, — это слишком немыслимо,
Ведь там наша жизнь решена. —
Только память о смерти сотри.
— Ах, слова это звездные пропасти,
И разума нам не спасти,
Посмотри, вот туда посмотри. —
Небо там, где-то, везде, —
Все равно, где глаза, и где взгляды потерей, —
Там, где парус вздыблен реей,
Загоралась печаль на прекрасной звезде.
Там наверное сердцу остыть.
Там сердце не станет биться.
Вот так умирает птица,
Вера, надежда, и стыд.

Стихает день в мерцаньи паутин,
Тревожней птиц полет в лиловом отдаленьи,
И сердцу хочется лишь от себя уйти,
Куда то в сторону, где в медленном пути
Печальной осени холодны я колени.
Холодный шорох в хрупкой вышине
Скользит к земле прозрачным листопадом,
И солнце, будто бы огромная лампада,
Пролившись западом, припало к тишине.
Какие страшные глаза утрат,
Когда за них в борьбе смертельное виденье!
Такая будет ночь, такое — до утра…
Вот ледяным бичом затихшего бедра
Касается уже крылатое паденье.
Касается, и будто нет спасенья;
Оно звенит, как колокольный бред: —
Да, гибель здесь, вот в этом Ноябре,
И не было, не будет воскресенья.
Спасенья нет. Но отчего легко,
Как в юных снах, — их взрослые не хвалят, —
Как будто близко то, что было далеко,
Как будто музыкою огненной влеком —
Опять идти дорогой Парсифаля.

Цветы отцветают, не надо иллюзий,
Недетское время бродить по полям,
Недетской тревогой о загнанной музе,
Срываясь за ветром, шумят тополя.
Не надо тоски, этой ломкой надежды, —
Ведь тело привыкнет навыки хотеть —
До солнца тянутся, без всякой одежды.
Навыки Икаром крылатым гореть.
Не надо иллюзий и правды не надо, —
Правдивое стало как спутанный бред,
И только вот сердце, как будто, не радо
Опять не казаться огромным в добре.
Огромным, как море — сквозь ночи и холод,
Оно, наконец, заблудилось о крови,
Теперь под рукою, как медленный молот,
Ударом последним упасть норовит.
Ну, что же, крылатый… Печальная птица
Бескрыло прижалась к холодной земле…
Ведь тело привыкнет над, кротостью биться,
В потуге бессмертья метаться и млеть.