Любовь Столица - Голос Незримого. Том 1

Хорошо было, презрев морозы лютые,
Укатить на Рождество к себе в именье…
И – чрез час, – в златистый соболь шею кутая,
Давши спутникам нести кульки раздутые,
Из вагона выйти в тишь и оснеженье.

Меж крестьянских лошадей в шерсти взъерошенной
Отыскать свою – атласисто-гнедую,
Ухнуть в сено ароматнейшее пошевней
И поплыть чрез городок весь запорошенный,
Каланчу, домишки, лавочки минуя.

Пуст он празднично. Лишь из шального позыва
Стая галок кружевной кружит косынкой…
Под зарей сугробы – пухло-лосно-розовы,
На востоке же, за фабрикой Морозова,
Под стеклом небес уж брезжит бирюзинка.

Дальше – милый путь с ухабами, с раскатами
То еловой рощей, дремною и древней,
Где пласты снегов над лапами мохнатыми
Пышно-белыми уснули медвежатами,
То – гулливой, шумной, ряженой деревней.

Ярь платков, тулупов лохмы, харь уродины…
И – пустырь седой… И вихорь леденящий…
Жгучий вкус во рту настойки из смородины,
Песня ухарская русская… О родина!
Что привольности твоей бывало слаще?!

Как манил нас месяц вспыхнувшими рожками
И лампадкою мигающей – избушки!
И всегда в волненье молкнули немножко мы,
Чуть засветится кисейными окошками
Серый дом на лиловеющей опушке…
Мягко дверь, всегда незапертая, хлопала,
А за ней являлось всё, что я любила! —
Что усилье дедов создало и добыло —
Фортепьяны и киоты… скатерть дó пола
И сверкучий самоварчик… Хорошо было!
Слава Богу и за то, что это было.

На святках в усадьбах белейше-завьюженных
Столь многое чудилось! В чудное верилось…
И вот оттого так чудесно жилось.
Свист ветра казался там посвистом суженых,
И ведьмою – липа, дупло чье ощерилось,
И сказочным туром – подкравшийся лось!

А в отчем жилье с секретерами старыми,
Кроватью под пологом, свечечной люстрою
И запахом дерева, шкур и рядна
Дышало всё жутко-желанными чарами,
Ложишься – и чуры уж возятся шустрые,
Встаешь – и снегуры стоят у окна.

Молиться зачнешь – китоврасы да индрики
Бегут из старинных Миней и Патерика,
Пьешь чай – на подносе Жар-птица поет,
А выйдешь гулять на зальделую синь реки —
Тебя с серебристо-бугристого берега
Не санки несут, а ковер-самолет!

Когда же под высью желтеюще-грушевой,
По снежным изгорбьям сереющим плавая,
С друзьями за елкою к лесу бежишь,
Вкруг – люльки лесуний, их пряжа и кружево,
Да их же – иль зайцев? – следочки путлявые
Близ лент шелковистых – зигзагов от лыж.

А елка! С ней, статной, заветной – некупленной,
В своем лесу срубленной, дух и шумок его,
И нежить вся малая вносится в дом —
Глазастые смольницы, ёлкич насупленный,
Шишиги, семья грибника одноногого…
Уж в сумерки с ними мы в сени войдем.

И вмиг накрывается стол самобранкою,
И в мыслях стихи уж поют самогудами…
О, русских усадеб былых волшебство!
Меж елкой горящей и жаркой лежанкою
Там верилось в чуд… И жилося с причудами…
И пелось чудеснейше там оттого!

Чудесный путь в степях российских вьется
Меж ковылей, кивающих без слов…
То – путь его, героя-полководца!

С одним орудьем, с горстью храбрецов,
В волнах по грудь, в сугробах по колена,
Он двигался, задумчив, тверд, суров.

Лихой побег, что совершил он, пленный,
Упорнейшие с немцами бои
И Быхов, где безумьем и изменой,

За все труды и подвиги свои
Он заключен был, чуть что не расстрелян,
Пред ним вставали в скорбном забытьи…

И край родной, что был – давно ли? – целен,
Обилен, ладен, как медовый сот,
От скирд и куполов златисто-зелен,
Синь от морей, просторов и высот,
А ныне гиб в разделе и раздоре…
Его спасти он призван – и спасет!

И с думой этой в хмуром орлем взоре
Он ехал мимо хуторов и сел
Вдаль, где засветят чаянные зори!

Вослед же русский и текинец шел,
Ржал карабах, резвился иноходец,
Тащил повозку с ранеными вол…

И лики православных Богородиц
С врат церковок, встречавшихся в пути,
Тебя благословляли, полководец!

Пройдет наш век, как всё должно пройти,
Но путь твой в ковылях, победней лавра,
Забвением не может зарасти.

Тебя ж помянут каждый храм и лавра,
И в летописях праведных родных
Запишется навеки имя Лавра

Среди имен Пожарских и Донских!

По-над Альтой, рекой луговою —
Невеликой рекой, речкой малою —
Брег дремою цветет рудо-алою
Да травою небес – незабудками…
Спят там снами предбранными чуткими
В тьме полунощной русские вои,
Вышед ввстречу орды печенежьей.
По-над Альтой же светится вежа
Из парчи на злаченом дрекольице, —
Там Борис-князь не спит, Богу молится.

Принеслись к нему вести лихие,
Вести-чудища, ровно кикиморы:
– Нет в живых уже князь-Володимера,
Красна-Солнышка, мила-родителя…
Святополка ж корысть не насытили
Отчий терем и стольный град Киев,
И свершить тот замыслил, что Каин! —
Сгибнет в час сей, что ведом и чаян,
Он, Борис, во степном бездорожии…
Но да будет на всё воля Божия!

Бьет поклоны, – и кудри струятся
Током темным средь светлого – слёз его,
И дрожат уста бабочкой розовой,
О любезном усопшем молитвуя,
О войсках, сиротевших пред битвою,
И о тех, что убьют… И о братце,
Что, сгубив его, душу погубит…
Верный отрок, кого он так любит,
Зря взбивает постель, изголовьице —
Бдит Борис-князь, ко смерти готовится.

Не туманы ползли над чарусой,
В стан людишки крались Святополковы…
И в малиновой мантийце шелковой
Лег Борис-князь до боя здесь нá поле.
Росы красные вежу окапали,
В ней же – рядышком с отрочьей русой
Головой, что подкупные злыдни
Отсекли уж у мертвого гридня,
На ошейное льстясь его золото,
Спит Борис, Окаянным заколотый!..
………………………………………….

Над Днепром же, рекой не простою,
А святой рекой, речкой крестильною,
Яр порос беленой черно-пыльною
Да жемчужной травой богородичной…
И плыла там ладья – чудо плотничье! —
Вся из розова древа с резьбою,
А весельца – сребристого клена,
А уключины – липы мореной,
И беседа на ней – кипарисова
Глеба-князя для, брата Борисова.

Едет Глеб-князь на зов Святополка
Меж его челядинцами хмурыми
В бурный Киев из мирного Мурома
И, о смертыньке близкой не ведая,
Знай поет да поет под беседою!
Золотистых волос его челка
Над челом закруглилась, что венчик,
Глас заливчат и чист, как бубенчик,
Песни ж всё – не мирские, греховные,
А стихи-поученья духовные.

На ночлеге ж в дремучем овражье,
Где злодеи сошли, заманив его,
Сел князь-Глеб на стволине на ивовой,
Пел в останный раз милости Боговы,
Силу мученик, правду убогого…
Вдруг как сникнет, плещась по-лебяжьи! —
Меркнет вместе с зарею румянец,
В лалах брызнувших – белый кафтанец…
И с замершею трелькою песенной
Молкнет Глеб, Окаянным зарезанный…
………………………………………….

По-над Альтою – прав ли он, лев ли —
Брег цветет синизной незабудковой
В незабвенье деяния жуткого…
По Днепру же на бреге возвышенном
Белена обернулася вишеньем
В память жертвенной святости древлей…
И являются, слышь, оба князя
Там – в цветочной, здесь – в ягодной вязи, —
Очи к небу, а рученьки скрещены, —
Молят Господа мир дать обещанный,
Насадить в их земле братолюбие,
И всегда, слышь, коль узришь, то вкупе их!

Тебя не стало. Ныне, как вчера,
Тая в душе гнетущую обиду,
За упокой болярина Петра
Мы в русской церкви служим панихиду.

Спи с миром, Вождь. Орлиных крыл размах
Не смог порвать тяжелых пут изгнанья…
Но подвиг твой живет у нас в сердцах
Огнем любви, огнем воспоминанья.

Семь долгих лет мы, Вождь, в одном тебе
Таили свято все свои надежды.
И вот, в угоду мстительной судьбе,
Сомкнула смерть недремлющие вежды.

Ты умер… Да. Но дух твой русский жив
И будет жить в сердцах осиротелых.
Спи с миром, Вождь: бессмертен твой порыв.
Нетленна мощь твоих героев белых.

Мы все твои: галлиполийский крест
На пиджаке, на платье, на мундире.
Нас всех спаял отважный твой протест, —
Борьба со злом, единственная в мире.

Спи с миром, Вождь. Сегодня, как вчера,
Тая в душе гнетущую обиду,
За упокой болярина Петра
Мы в русской церкви служим панихиду.