ГЛАВА VIII
IЧервяку дана ползучесть,
Мотыльку ж дана крылатость.
О, людская наша участь! —
Скорбь длинна, мгновенна радость.
Только краткое объятье,
Только легкое лобзанье —
И опять тоска, терзанье,
Стоны, слезы и проклятья…
Рай вдвоем… То – остров, мыс ли,
Но среди морских пучин:
Шквал – и он в твоей лишь мысли,
Вновь ты горестно один!
Так и нашим двум влюбленным
Чуть открылся рай любовный,
Как опять стал отдаленным,
Словно в чем они виновны!
Смерть трагическая Анны,
Бросив совести их вызов,
Разлучивши, а не сблизив,
Им была удар нежданный.
И, узнавшим запах тлений
В ароматнейшую ночь,
Даниилу и Елене
Стало вместе быть невмочь.
О, то утро роковое!
Тропы влево, тропы вправо, —
И лицо уж восковое,
И песок еще кровавый…
После – слуги, духовенство
С местной следственною властью,
И раскаянье за счастье,
И расплата за блаженство!
Возле Аниного гроба
Слез они не стали лить,
Но решили в сердце оба
Грех невольный замолить.
Вновь любить они не смели,
Как не пели бы Всепетой,
Разлюбить же – не умели
И сказали два обета:
На Афон зеленогорый
Он – поехать попоститься,
А она – пешком пуститься
В Светлояр синеозерый.
Бывши парой нерасстанной,
Расставаясь тут, – они
В дом московский старый, странный
Вновь примчались, уж одни.
И потек чудесный вечер
Там в старинной, чинной чайной.
На столе пылали свечи,
Розой в окнах пахло чайной…
Потекли меж ними речи
О любви их давней тайной,
О судьбе необычайной,
О разлуке и о встрече.
Там, где встарь Еленин предок
Порешал свои дела,
И Елена напоследок
Счеты с счастием свела.
В сад ночной они спустились,
Обнимались, обещались, —
Где когда-то обручились,
Там сегодня попрощались.
В этот час здесь всё рассветней
Петухи златые пели,
И сирени голубели
Над оградой долголетней.
Рыб серебряных созвездье
Показал на небе Бог…
Разлучил, как бы в возмездье,
Их мечом червонным рок.
Этот час! Она на память
Локон свой дала, он – тоже.
С истомленными губами
Тихо шли они к прихожей
И наверх, к последней двери…
Но Елена сквозь рыданья
Говорила о свиданье,
Даниил внимал, – не веря.
Вот склонили томно веки,
Руки трепетно сплели
И рассталися… Навеки!
Дни иные повлекли.
Дни Данилы полетели
На синеющей вершине —
И в украшенном пределе,
И в тиши беленых скиний.
Вкруг чернели кипарисы,
Между них чернели рясы —
Шли монахи, златовласы,
Серебристокудры, лысы.
Слух его так клирос нежил,
Взор так радовал амвон,
Что ему казалось: не жил —
Спал в тяжелой грезе он…
Дни Елены полетели
В зеленеющем просторе —
И в уюте мытых келий,
И в расписанном притворе.
Вкруг белелися березки,
В них белелися кошелки —
Шли гуськами богомолки,
Стары, молоды, подростки.
Плоть в пути так окрылилась,
Так взманилась вдаль душа,
Что казалось ей: открылась
Жизнь им вновь, как рай, свежа!
Хорошо весной скитаться
Через холмики, болотца,
В строгой трапезной питаться,
Из святого пить колодца
Да идти по мягким травам,
Внемля ласковым кукушкам,
К скитским синеньким макушкам,
К золотым пустынским главам!
С кучкой странниц шла Елена
Ходким легким лапотком
И глядела так смиренно
Под надвинутым платком.
Шла и шла, свежо, тепло ли
И ненастен день иль ведрен…
На стопах ее – мозоли,
Лик ее ожжен, обветрен,
Но еще он стал прекрасней
Тайной смуглою природной,
Светлой мудростью народной,
Что в глазах горит, не гаснет…
И в толпе калик исконной,
Зревшей Киев и Саров,
Плыл тот лик, как лик иконный,
Темен, тонок и суров.
Так минул весенний месяц,
Отдан ими покаяньям.
И от свежих перелесиц
К городским горячим зданьям
Возвратилася Елена.
На порог едва лишь встала,
Как схватила – прочитала
С ветвью пальмовой нетленной
В грубом маленьком конверте
Даниилово письмо.
Прочитав, бледнее смерти
Стала. Вот оно само:
Слава ввек Отцу и Сыну
И Святому Богу-Духу!
Ибо ими горы двину,
Перейду моря посуху.
Ими только, о Елена!
О невеста! О сестрица! —
Крепок стал и смог постричься
Юнош-инок, аз смиренный.
Защитился я лишь ими
От твоих прелестных сил,
И мое второе имя,
Знай, отныне – Гавриил.
Не вини меня за это
И прости, хоть Христа ради…
Не помысли о вине ты
Иль, помилуй Бог, о яде!
Кто я, вспомни? Глупый мальчик,
Чуждый логик и эстетик…
Робкий голубь… Гибкий цветик…
У тебя же – каждый пальчик
Царств сильнее, книг умнее.
Но зато и я таю
То, чем с детства пламенею, —
Правду бедную мою.
Правда та – быть снега чище…
Помню, плакал я когда-то,
Что не Лазарь я – тот, нищий,
А что Лазарь я – богатый.
А еще грустишь, бывало
(Как была б удивлена ты!),
Зная стан свой не горбатый,
Взор свой синий, рот свой алый…
Словно некий отрок Божий,
Видя женщин всех глаза,
Я красу свою клял тоже
И молил о виде пса.
Как страшился я, сестрица,
Зла прекрасного мирского!
Ах! порою грех и бриться…
Ах! порой и в розах – ковы…
Нет, быть чистым! Быть как лебедь
В трепетанье белых перий!
Быть как ангел, льнущий к пэри,
И не знать о браке, хлебе!..
Да, быть чистым! Быть крылатым!
Быть на небе! Быть в раю!
И чтоб ты со мной была там…
Вот та правда, что таю.
На земле тебя я встретил
И смутился… И забылся…
Но воскликнул трижды петел —
И средь гор я пробудился!
А потом – потоки крови,
Из-за нас, сестра, пролитой…
Их могла бы перейти ты,
Я б – не мог. Мне ль быть суровей?
И не стал я твой любовник,
Но небесный стал жених,
А средь братьев – брат-церковник
И хранитель стен святых.
Как отрадно, взор понуря,
В храм войти, мести прилежно…
Сколько ласковой лазури!
Сколько киновари нежной!
Сколько венчиков и крылий,
Лилий белых и лиловых,
Шитых воздухов перловых,
Парчевых епитрахилей!
А вверху, меж образами,
Дева в ризе голубой,
С благодатными косами,
Чудно схожая с тобой!
Это ль, Господи, кощунство?
Коли так – прости, помилуй!
Видишь Ты в сем сердце чувство
К ней единой, вечной милой!
Умолкаю и немею…
Но любимой проглаголю:
Средь дерзаний, своеволий,
О, Елена! Будь моею…
Будь возлюбленной о Боге,
Голубицей, мчащей в синь!..
Ну, спаси Христос. Убогий
Гавриил чернец. Аминь.
День и ночь была Елена
Тише статуй, глуше мумий.
Охватив рукой колена,
Замерла в смертельной думе.
Раз из перстня яд достала
И… сожгла. Для Даниила!
Раз придвинула чернила
И… строки не написала.
На заре ж, как накануне
Богомолкой, в Кремль идет…
Там же исстари в июне
Был в день этот крестный ход.
Пал на город летний сонный
Голубой туман последний,
И серебряные звоны
Звали радостно к обедне.
Рдели гроздья расписные
Сводов внутренних кремлевских
И наружных стен покровских
Розы пышные, цветные.
А кругом качались чудно
Божьих стягов дерева,
И, шумна и многолюдна,
Подвигалася Москва.
В выси плавно проплывали
Драгоценные хоругви
В яркой меди и эмали,
В тонкой вычуре и букве.
Сколько всех их! Справа, слева,
В виде солнца золотого,
В виде плата голубого
И малинового древа.
Знамя Невского, Донского
Проплывают между них,
И на дно гнезда людского
Смотрят образы святых.
Их несут, шатаясь сильно,
Мужички в цветном кафтане.
В ризе светлой и обильной
Идут парой соборяне.
По рядам пышноголовым —
Здесь скуфья, здесь камилавка
Фиолетовой купавкой
Иль куличиком лиловым.
И под гусельный и лирный
Колокольный перезвон
Их напев старинно-клирный —
Как один глубокий стон.
В выси также проплывали
Чудотворные иконы
В изумруде и опале,
И темны, и золочены.
Возле ж Спасов, Богородиц,
Боголюбских и Смоленских —
Море лиц мужских и женских…
Тут – кликуша, тут – уродец.
Руки, деньги, слезы, серьги,
Нищий, купчик, мать, дитя…
И плывут Никола, Сергий,
Всю святую Русь щитя.
В той толпе пошла Елена
И с сомнением, и с верой.
Плат ее белел, как пена,
Веял плащ, как пепел серый.
В ночь она другою стала,
Хоть прекрасной и осталась.
Где ты, тельность? Где ты, алость?
Лик – уж талый, стан – усталый.
Только грудь всё дышит бурно
Да, как прежде, всё горят
Виноградный рот пурпурный,
Водопадный яркий взгляд.
Коль исчез из мира милый,
И она исчезнет – сгинет, —
Возле Ганга или Нила
Жизнь в игре опасной кинет!
Коль исчез из мира милый,
Что ей ждать обычной страсти?
Лучше – тигровые пасти!
Лучше – зубы крокодила!
Ах, исчез из мира милый,
Как сладчайший девий сон…
Боже, правда ль это было?!
Уж не впрямь ли ангел – он?!
Плыли розовые дымы
Из лазурного кадила.
Мимо стен и башен мимо
Наверху толпа ходила.
А внизу – Замоскворечье,
Уж шумя по-басурмански
И звоня по-христиански,
Как руно вилось овечье…
Вдруг из дымов солнце взмыло —
Златотрубный серафим!
О, Елена! вот – твой милый!
Он тобою снова зрим!
Там, где тверд, как горный обрез,
Поднялся собор Успенский,
Виден стал вдруг чудный образ,
Облик юношески-женский,
Прекрасивый и премудрый,
В разливных зеленых ризах,
В голубиных крыльях сизых,
Синеокий, русокудрый.
На Елену снова глянул
Он, архангел Гавриил,
Словно тот, кто был и канул,
Вечно милый Даниил!
