ках по России, подыскивал новый репертуар и ждал вестей из
Телятинок. Прошло десять-двенадцать дней после голицынской
премьеры, и в Москву к нему, в гостиницу «Левада» (ту самую,
где когда-то он репетировал «Карамазовых»), приехал Чертков
и сообщил, что Толстой готов с ним встретиться. Давно мечтав¬
ший об этой встрече Орлеиев теперь, когда она стала возможной,
растерялся, ведь он был не только самоуверен, но и застенчив и
избегал встреч, чем-то похожих на экзамен. Так ведь печально
провалилось его свидание с Комиссаржевской; по свидетельству
Мгеброва, те полчаса, которые длилось это свидание, тон у Павла
Николаевича был развязно-деланный, актерски-наигранный,
«словно кто-то взял этого человека и поставил его на высокие,
чрезвычайно неудобные и ему совершенно ненужные ходули» 15.
Он знал этот свой порок, знал, что от смущения может потерять
узду, и не случайно, отказавшись от предложения Станиславского
(перейти в его труппу), послал к нему для объяснений Набо¬
кова. .. Как долго он ни готовился к встрече с Толстым, пригла¬
шение Черткова застало его врасплох.
Спустя много лет, полагаясь лишь на память, он подробно
описал две свои встречи с Толстым. Память подвела мемуари¬
ста; в комментариях к одному из томов Полного собрания сочи¬
нений Толстого говорится, что в сообщениях Орленева «много
путаного и выдуманного» 16. И действительно так: в воспомина¬
ниях неверно указаны некоторые даты, изменена последователь¬
ность событий, совершенно неправдоподобен, например, рассказ
о том, как была задумана их первая встреча. По словам актера,
она должна была произойти нечаянно, по случайному стечению
обстоятельств. Лев Николаевич отправится верхом на обычную
прогулку в соседний лес, где в это время Орленев будет собирать
грибы (это в начале июня), и здесь он увидит «старого наезд¬
ника», оба они удивятся друг другу, и у них затеется беседа, как
у Аркашки и Несчастливцева в «Лесе». Инсценировка довольно-
таки нелепая, и это не единственный пример! Вот почему, изла¬
гая историю этих двух встреч, мы будем по возможности дер¬
жаться точно зафиксированных фактов.
Медлить нельзя было — Толстой ждал, и Орленев поехал
к Черткову, вырядившись отчаянным франтом. В момент отъезда
из «Левады» к нему в номер вошел Вронский и, обратив внимание
на его необычайно щегольской вид, спросил, куда это он собрался.
«Ты понимаешь, Ваня,—ответил Орленев,—я еду к Толстому, и
вот видишь — он опростился, а я осложнился» 17. Странный оскар-
уайльдовский дендизм в сочетании со скромной матроской был
своего рода «желтой кофтой» футуризма, вызовом от недостатка
уверенности в себе, формой самоутверждения. В таком состоянии
бравады и плохо скрытого волнения он приехал в Телятинки, где
и должна была состояться его встреча с Толстым. Нервы Павла
Николаевича были на пределе, и все, с чем он столкнулся в доме
Черткова, раздражало его своей нарочитостью: для чего взрослые,
интеллигентные, умные люди ведут эту несуразную игру, от ко¬
торой так и разит фарисейством?
Можно быть вегетарианцем, но зачем превращать еду в культ
редьки и постного масла? И почему вместо натурального кофе,
его любимого «мокко», которым его так щедро угощали Черт¬
ковы в Англии, здесь пьют овсяный или, может быть, желудевый?
Что это — тоже знак опрощения? Очень обозлился Орленев, когда
после завтрака Чертков принес ему в комнату несколько книжек,
и среди них брошюру «О вреде пьянства». Это был явный намек
на его слабость, и он чуть было не ответил дерзостью, но в по¬
следнюю минуту сдержался. Пять лет назад в Брайтоне ему
удалось разогнать скуку в «чертковском скиту», теперь он чув¬
ствовал свое бессилие перед этой угнетающей обрядностью. В се¬
редине дня выяснилось, что Толстой заболел и просит Орленева
приехать к нему в Ясную Поляну. Все в доме всполошились, и
прежде всего сам Чертков, искренне озабоченный, чтобы встреча
прошла наилучшим образом. От этого Орленев чувствовал себя
еще более неловко и окончательно сбился с тона.
Первое впечатление от Ясной Поляны у него тоже было
обескураживающее; все, что он увидел здесь, преломлялось че¬
рез образ Черткова. Ему показалось, что этикет, установленный
в доме Толстого,— мальчик, одетый в костюм казачка, доклады¬
вающий о посетителях (а был ли этот мальчик?—Я. АТ), свет¬
ская похвала Софьи Андреевны и т. д.— не вяжется с его вели¬
чием. Когда же несколько минут спустя его провели в комнату
к Толстому, в этом сгорбившемся старике с поникшей головой он
не уловил того «чувства вечности, которое мечтал найти»18.
Сперва его испугала барственность и традиция помещичьего
дома, теперь он столкнулся с обыденностью, бессмертия которой
сразу не понял. В черновых вариантах мемуаров Орленева (хра¬
нящихся у его дочери Надежды Павловны) говорится, что он не
мог простить Толстому его статью «О Шекспире и о драме»,
в которой Лев Николаевич «так унизил и прибил» среди прочих
и Гамлета, утверждая, что «нет никакой возможности найти ка¬
кое-либо объяснение» его поступкам и речам, а стало быть, нет
никакой возможности «приписать ему какой бы то ни было ха¬
рактер» 19. Что это — ошибка или мистификация?— спрашивает
себя Орленев, и в том и в другом случае упрекая Толстого в олим¬
пийстве и гордыне. Обдумывая свой будущий разговор с ним, он
предполагал затронуть эту тревожащую его шекспировскую тему,
но теперь, увидев углубившегося в свои мысли, как ему показа¬
лось, физически очень немощного восьмидесятидвухлетнего ста¬
рика, он не нашел нужных для того слов и, как пишет в мемуа¬
рах, «скоро превозмог в себе смутное чувство неприязни» 20.
В эту первую встречу он говорил очень мало. После долгой
паузы Толстой спросил у него, что он играет для крестьян. Он
коротко рассказал и потом для наглядности разыграл в лицах
почти весь водевиль «Невпопад». Визит затягивался, и Софья
Андреевна в вежливой, но решительной форме его прервала, со¬
славшись на болезнь Льва Николаевича. Перед самым уходом
Орденов попросил Толстого что-либо написать ему на память, и
он согласился. У Орленева об этом ничего не сказано. Но в по¬
следнем томе Полного собрания сочинений Толстого приводится
его изречение: «Как только искусство перестает быть искусством
всего народа и становится искусством небольшого класса богатых
людей, оно перестает быть делом нужным и важным, а становится
пустой забавою» 21, и комментатор тома замечает, что этот авто¬
граф, очевидно, был написан для определенного лица, для кого
именно, Толстой не указывает, но весьма вероятно, что лицом
этим был драматический артист П. Н. Орленев. Гораздо опреде¬
ленней мнение Булгакова, он прямо свидетельствует, что эти
слова в его присутствии Толстой написал для Орленева22.
Изречение Толстого можно рассматривать и как одобрение
той деятельности по устройству народного театра, которой Орле¬
нев намерен был себя посвятить, и как предостережение, что дело
это станет важным и нужным только в том случае, если проник¬
нуться всем его значением. Ведь надо честно признать, что после
первой встречи с Орленевым у Толстого возникло сомнение по
поводу серьезности его планов, хотя беседовали они мало и самая
личность актера осталась для него не вполне ясной. Но в чем
Орленев преуспел, так это в своем эпатировании; его обдуман¬
ный дендизм, его «осложнение» произвели на Льва Николаевича
тягостное впечатление. Здесь лучше сослаться на документы.
Сперва обратимся к дневникам самого Толстого. Там есть
такая запись: «S, 9, 10 июня. ... Был Орленьев. Он ужасен. Одно
тщеславие и самаго иизкаго телеснаго разбора. Просто ужасен.
