не то, на что рассчитывал. В «Южном крае» в разделе «Театр
и музыка» была напечатана рецензия, озаглавленная «В. П. Дал¬
матов в роли Иоанна Грозного», в которой говорилось, что «испол¬
нением роли Грозного г. Далматов показал, что он не только круп¬
ный талант, но и в высшей степени добросовестный ювелир-худож¬
ник. .. Более верную в историческом смысле и более стильную
фигуру трудно себе представить» и т. д. А об Орленеве в этой
рецензии, подписанной инициалами С. П., сказано кратко: «Хо¬
роши были г-жа Кускова в роли царицы Марии и г. Орленев
в небольшой роли царевича Федора» 28. И того только.
Как же объяснить эту загадку? Ведь Орленев ссылался на
живого свидетеля — В. И. Качалова, называл автора рецензии,
приводил ее текст: зачем ему понадобился такой миф? Ведь роль
Федора действительно принесла ему мировую известность. Что
же произошло? Может быть, в Харькове были другие периодиче¬
ские издания, где могла быть опубликована упомянутая в мемуа¬
рах рецензия? А может быть, это было не в Харькове, а в другом
городе? А может, и автор был не Потресов-Яблоновский, а кто-то
другой? Ответить на эти вопросы я не берусь, хотя допускаю и
такую возможность *. Орленев верил в добрые и дурные предзна¬
менования, и ему очень хотелось, чтобы сама судьба посулила ему
счастливую роль царя Федора, и не важно, что в качестве посред¬
ника она выбрала мало известного тогда журналиста Потресова-
Яблоновского, важно, что кто-то в трудные дни его жизни раз¬
гадал его призвание и что оно осуществилось в свой срок. На не¬
достаток воображения Орленев и в те годы, когда писал воспоми¬
нания, пожаловаться не мог.
Последний перед «Царем Федором» сезон у Суворина на¬
чался для Орленева с неприятного разговора в дирекции. Когда
после лета он вернулся в Петербург и явился в театр, заведую¬
щий репертуарной частью, преуспевающий столичный адвокат
Холева, не скрывая удивления, сказал ему: «Как, разве вы не
в Киеве, у Соловцова?» В такой недвусмысленной форме ему дали
понять, что театр больше не нуждается в его услугах. Август был
на исходе, сезон в провинции давно уже открылся, где мог он
найти себе пристанище? Орленев взвился и запротестовал, и, так
как дирекция знала, что он пользуется расположением Суворина,
и боялась скандала и открытого конфликта, возник компромис¬
сный план: он останется еще на сезон в труппе, но вместо трехсот
рублей ему будут платить двести. В этот момент Холева, увидев
спокойную, чуть виноватую улыбку Орленева, понял, что вот-вот
разразится буря, и тут же накинул пятьдесят рублей. Положение
было безвыходное, идти на разрыв с театром Орленев не рискнул
и, смирившись, принял это предложение с одним условием —
чтобы в контракте для видимости остались прежние триста руб¬
лей, а пятьдесят пусть у него удерживают как бы в погашение
несуществующего долга. Разговор в дирекции не обещал ничего
хорошего, всю осень он старался бывать в театре как можно
реже, приходил на те немногие спектакли, в которых был занят,
и, отыграв их, незаметно исчезал, избегая встреч с актерами. Он
* Я обратился с запросом в харьковскую научную библиотеку имени
Короленко, и мне ответили, что в сообщениях о гастролях труппы Далма-
това, напечатанных в «Харьковских губернских ведомостях», пе встреча¬
ется имя Орленева. «Нельзя, одпако, утверждать, — замечает библиограф
II. Аносова, — что статья, о которой писал Орлепсв, по существовала. Воз¬
можно, что опа была напечатана в театральных журпалах. Но в пашей биб¬
лиотеке их нет». В каких же именно журналах?
часто болел, а иногда сказывался больным; чтобы лишний раз ему
не ходить в театр, даже жалованье для него получал Тихомиров.
Так продолжалось до середины ноября, когда в числе несколь¬
ких претендентов на роль молодого героя — неврастеника Сергея
Кузнецова в комедии «Ложь» оказался и Орленев. Пьеса была
путаная, фальшивая и с нестерпимой претензией доказывала, что
ложь в семейных отношениях ведет к плохим последствиям; фи¬
нальная ее реплика, под занавес, звучала так: «На болоте позора
и лжи не растут цветы счастья». Чего было в пьесе больше — при¬
торной выспренности или истерии? В драматургии тех лет коме¬
дия Зеланд-Дуббельт представляла довольно редкую картину
всевозможных расстройств сознания, вплоть до припадков пол¬
ного помрачения. После удачно проведенной репетиции Орленев
получил желанную роль и дал себе волю; по его собственным
словам, он провел заключительный акт «Лжи» в тонах «сплош¬
ной неврастении» уже клинического образца («исступленные
крики, судороги и в конце концов тихое помешательство»). Кри¬
тика это заметила и писала о новых сторонах его дарования. В ре¬
цензии «Нового времени» особо отмечалось, что четвертый акт
пьесы Зеланд-Дуббельт дал случай «комику труппы Литературно¬
артистического кружка показать, что он владеет не одним коми¬
ческим талантом, но и драматическим, хотя он и не передал це¬
лого лица, но отдельные места, и в особенности сцена сумасшест¬
вия, были сыграны с такой выразительностью и таким истинно
драматическим подъемом чувства, какие не часто удаются и акте¬
рам опытным» 29. Орленев мог бы обидеться: одиннадцать лет в те¬
атре — разве это малый опыт, но в его обстоятельствах с ра¬
достью принял и такую похвалу.
После «Лжи» он получил еще несколько ролей, и среди них
Хлестакова, и легко с ними справился, но, когда в конце сезона
в труппу вернулся Далматов, ему вернули и роль Хлестакова.
Орленев потерпел очередную неудачу; вспоминая впоследствии
этот третий суворинский сезон, он видел его как в тумане. За¬
былись даже такие очевидные удачи, как Нотка в «Измаиле» и
студент в «Орхидее» Гарина-Михайловского. Он помнил только,
как проходили хлопоты о снятии запрета с «Царя Федора». Они
проходили трудно, так как, по мнению цензуры, трагедия эта ро¬
няла престиж царской власти и бросала тень на русскую монар¬
хию. Ну, а если все обойдется и Суворин уломает цензуру,—
спрашивал себя Орленев,— даст ли он ему Федора? Вокруг этой
роли разгорелись страсти, за ней охотились все знаменитости
труппы — трагики, резонеры, рубашечные любовники — и заодно
с ними премьерша театра Яворская, увлеченная примером Сары
Бернар, недавно сыгравшей Лореизаччио в пьесе Мюссе и гото¬
вившей Гамлета. В общем, надежд у Орленева было мало, совсем
мало. Тем ярче сохранился в его памяти разговор с женой Суво¬
рина, Анной Ивановной, который произошел, видимо, в самом
конце сезона.
В Петербург приехал Станиславский, он тоже хлопотал о раз¬
решении «Царя Федора» — для Художественного театра — и
встретился с Сувориным. Рассуждая о пьесе и об актере, который
должен сыграть заглавную роль, Константин Сергеевич сказал:
«Никого не могу себе представить в роли Федора. У меня вы¬
брано в театре шесть дублеров, но я вижу только одного, когда-то
игравшего в театре Корша в пустом фарсе мальчишку-сапож-
ника. Когда он, актер, игравший сапожника, ревел, то весь театр
смеялся, но сквозь слезы, жалко было мальчишку». Анна Ива¬
новна Суворина, услышавшая эти слова Станиславского, сообщила
о них Орленеву, позднее он привел столь лестное для него при¬
знание в своих мемуарах. Так эти слова вошли в нашу театраль¬
ную литературу и попали даже в летопись «Жизнь и творчество
К. С. Станиславского» И. Виноградской30. На этот раз посредни¬
ком судьбы выступал уже не рядовой харьковский журналист,
а великий преобразователь русской сцены, правда, тогда только
начинавший свою реформу.
Почему роль Федора все-таки досталась Орленеву? Может
