Почему роль Федора все-таки досталась Орленеву? Может
быть, потому, что иа Суворина подействовали слова Станислав¬
ского и рецензия в харьковской газете, которую мы так и не на¬
шли в старых подшивках? Возможно, хотя и маловероятно; пра¬
вильней предположить, что Суворина захватил нервный азарт,
с которым Орленев на свой страх и риск готовил роль Федора.
Правда, я не знаю, можно ли назвать эту исступленность азар¬
том. Поначалу его интерес к трагедии А. К. Толстого был в не¬
котором роде академическим: в неизданных воспоминаниях дра¬
матурга и фельетониста начала века А. С. Вознесенского в главе,
посвященной Орленеву, говорится, что особенность его искусства
заключалась в том, что он играл не только свою роль, но и всю
пьесу; мемуарист приводит слова Орленева — он часто их повто¬
рял— «музыку автора надо поймать!»1. Несколько месяцев
продолжался этот процесс сживания с пьесой, с ее «музыкой», про¬
цесс приближения к ее еще не осознанной сути. В жизни Орле¬
нева это был первый случай такой обстоятельной предваритель¬
ной, кабинетной работы. Он не любил в ту пору и даже опасался
слишком долгого обдумывания ролей, но судьба запрещенной
цензурой пьесы пока была неясна, и ему ничего не оставалось
другого, кроме мечты и теории.
Положение изменилось с весны 1898 года, когда государствен¬
ные и церковные власти дали понять Суворину, что они готовы
снять тридцатилетний запрет с «Царя Федора». Теперь реаль¬
ность постановки не вызывала сомнений, но кому какие роли
достанутся, было неизвестно. С этого времени Орленев стал рабо¬
тать над текстом уже профессионально актерски, вникая в каж¬
дую реплику — как ее прочесть и как ее сыграть. Повторяю, это
была чистая самодеятельность, Суворин ничего ему не поручал,
он еще сам не знал, кто будет играть Федора в его театре. Орле-
иев взялся за роль в силу неодолимой, не дававшей ему покоя
потребности, он ее разучивал, потому что не мог не разучивать.
Случай в актерском искусстве ие такой частый. Несколько педель
он провел в нервном исступлении, мысль его искала выхода, он
ее притормаживал — трудной была сама диалектика роли с ее
спадами и взлетами, с ее контрастными красками, сливающимися
в цельности образа последнего царя старой московской династии.
Но еще трудней было творчество впрок, про запас, накопление
без реализации, со смутной перспективой при счастливом пово¬
роте судьбы.
Страстная потребность в действии и вынужденная, замкнутая
в себе созерцательность — это тяжелое и двусмысленное состоя¬
ние не убавило воодушевления Орленева, и Суворин, со стороны
наблюдая за ним, окончательно уверовал в его возможности и
поручил ему, комику-простаку, трагическую роль. Репетиции
«Царя Федора» продолжались по тем временам довольно долго.
Потом, после премьеры трагедии, когда весь Петербург — санов¬
но-императорский, дипломатический, военный, чиновный, коммер¬
ческий, и прежде всего Петербург интеллигентных профессий —
устремился в театр, Суворин, не желая оставаться в стороне от
опьянявшей его сутолоки, от столь любезного ему бума, написал
в «Новом времени», что триумф Орленева для многих неожидан¬
ность, он же давно открыл в его таланте «элемент трагический»
и как руководитель театра свидетельствует, что за роль Федора
йктер «взялся с необыкновенной любовью и изучал ее долго и при¬
лежно, изучал мучительно, как это и надо. Только мучаясь, то
есть напрягая все силы, можно сделать что-нибудь хорошее, дей¬
ствительно стоящее драматического искусства в лучшем значении
этого слова» 2. Муки Орленева были тем сильней, что и в дни, не¬
посредственно предшествовавшие премьере трагедии, он не мог
сосредоточиться на одной этой роли. Жизнь шла своим чередом,
и надо было выступать в текущем репертуаре и даже одновре¬
менно с Федором готовить новые роли.
Первую новую роль он сыграл в комедии Ардова «Битые че¬
репки», премьера которой состоялась 22 сентября, на десятый
день четвертого суворинского сезона. «Я не знаю,— писал рецен¬
зент журнала «Театр и искусство»,— совершаю ли нескромность,
отмечая, что г. Ардов мужской псевдоним дамского таланта» —
и высмеял пьесу, автор которой «по дамскому обыкновению»
редко отличает «существенное от несущественного». По поводу
Орленева в рецензии была одна фраза, где говорилось, что роль
«купчика, которого капиталы соединяют с цивилизацией жур¬
нального дела», он провел «довольно типично» 3. Премьера «Би¬
тых черепков» состоялась в разгар репетиций «Царя Федора». Ре¬
петиции эти подходили к концу, когда он выступил еще в одной
новой роли — в пьесе Гольдони «Веер» (6 октября), и критик
«Нового времени» походя заметил, что участие Орленева «способ¬
ствовало успеху комедии». Он играл и старые роли — скрипача
в «Трильби», мальчика-сапожника в водевиле Мансфельда и дру¬
гие. И этот будничный, размеренно-налаженный порядок жизни
в театре придал особенно драматический характер репетициям
«Царя Федора». На фоне рутины и умиротворенности, установив¬
шейся в труппе, Орленев, не колеблясь, шел на заведомый риск,
зная, что его будущее поставлено на карту и зависит от судьбы
«Федора». Он жил как бы в двух измерениях, по такому счету:
купчик Гвоздиков из «Битых черепков» — это нечто из области
миражей и призраков, зато царь Федор перед Архангельским со¬
бором — доподлинная реальность.
Если обычно репетиции с участием Орленева проходили легко,
празднично, в атмосфере веселой непринужденности, то на этот
раз он замучил себя пробами и повторениями. В театре говорили,
что он ведет «скачку с препятствиями», имея в виду и ускорен¬
ный темп репетиций и загадки-преграды, с которыми он сталки¬
вался в тексте трагедии. Напряжение Орленева, дерзость его пла¬
нов, его счастливые предчувствия (иногда, правда, сменявшиеся
растерянностью и упадком духа) нервной волной постепенно за¬
хватили участников спектакля и от них всю труппу, несмотря на
ее разобщенность и вражду «звезд». Газеты узнали о необычных
репетициях, и в хронике появились сообщения о том, что «Царь
Федор» будет представлен с «должным для такого выдающегося
русского произведения тщанием». По Петербургу поползли слухи,
что в трактовке трагедии есть политическая подкладка, что это
хорошо обдуманный маскарад, где за событиями трехсотлетней
давности вырисовывается нынешний режим и его правители
(актер Б. А. Рославлев в неизданных «Театральных записках»
пишет, например, что в известной реплике «Я царь, или не царь?»
петербургская публика усмотрела прямой намек на отношения
Николая II с его матерью, вдовствующей императрицей Марией
Федоровной, властной женщиной, постоянно вмешивавшейся
в государственные дела сына4), что это критика русского само¬
державия, суворинская критика справа, но все-таки критика. Не¬
даром на генеральную репетицию «Царя Федора» помимо выс¬
ших светских и церковных властей явились и представители
двора во главе с великими князьями.
Много толков вызывала и московская постановка «Царя Фе¬
дора» в Художественно-Общедоступном театре (премьера кото¬
рого была назначена на два дня позже, чем в Петербурге) — кто
у кого что заимствовал, чьи шансы предпочтительней. О новом,
открывающем свой первый сезон театре Станиславского и Неми¬
ровича-Данченко, о его ансамбле, художественной дисциплине,
мизансценировке рассказывали чудеса, и это подогревало сопер¬
ничество двух столиц. За неделю до первого представления «Царя
Федора» в «Новом времени» появилась полемическая заметка, по
всем признакам принадлежавшая перу Суворина. Это был раздра¬
