нева, потом оно становится ему в тягость, ведь работы у него не
убавилось. С половины октября до половины января он играет
роль Федора пятьдесят (!) раз, и газеты пишут, что в Париже
такие триумфы еще бывают, у нас ничего похожего не слу¬
чалось.
А поток публики не прекращается. Дирекция ежедневно рас¬
кладывает трудный пасьянс — как усадить в зале всех желающих.
Перекупщики и через три месяца после премьеры наживают
большие деньги. Добрую половину почты Суворина в течение
всего сезона составляют просьбы о билетах на «Царя Федора».
Шефу театра нравится эта шумиха, он искренне радуется успеху
Орленева, потому что это и его успех — мог ли он надеяться, что
его режиссерски-антрепренерская интуиция так себя оправдает?
Он ясно понимает, как теперь ему нужен Орленев, и, видимо, по¬
тому, расхваливая его устно и печатно, внутри театра не дает ему
никаких поблажек. Зима в Петербурге в том году была неустойчи¬
вая, гнилая, началась эпидемия гриппа (тогда говорили — инфлю¬
энца), в середине декабря Орленев заболел, и, чтобы не отменять
спектакли и намекнуть только что прославившемуся актеру на
непостоянство судьбы и возможность любых замен, Суворин по¬
ручает роль Федора известному трагику — гастролеру Россову,
о котором еще шесть лет назад писал восторженные рецензии
гимназист Мейерхольд в пензенской газете. Пятнадцатого и сем¬
надцатого декабря Россов сыграл эту роль, и публика встретила
его холодно, без всякого воодушевления, не пытаясь даже срав¬
нивать его игру с психологической глубиной игры Орленева.
В том же декабре журнал «Театр и искусство» напечатал на¬
ивно-трогательное стихотворение К. Иванова, посвященное Орле-
неву и его Федору:
Автор не пытается ответить на этот вопрос («холодный спор
к чему же?»). Для него важно, что актер «свободен был и смел»
и согрел «небесным пламенем» замученную «житейской стужей»
современную публику. Лирика в журнале — это приятная, но
традиционная форма признания искусства актера (Некрасов по¬
свящал стихи Асенковой). А открытки в массовой продаже — это
уже дань новому, урбанистическому веку. В декабре 1898 года
фотограф Е. Мрозовская пригласила Орленева в свое ателье и
кадр за кадром запечатлела его игру в «Царе Федоре» в более
чем ста снимках. «Новое время» отметило, что не все заснятые
Мрозовской положения «достаточно характерны», но в целом они
дают «яркое представление» об искусстве актера12 (по словам га¬
зеты, в прошлом была только «одна работа подобного рода» — фо¬
тографии Андреева-Вурлака в роли Поприщина в «Записках су¬
масшедшего») *. Итак, роль Федора стала сенсацией в Петербурге.
Своеобразно ярким свидетельством тех чувств, которые испы¬
тали в те дни столичные любители театра, может служить
письмо Стасова к Суворину от 13 ноября 1898 года. Он поздрав¬
ляет Суворина с постановкой «Царя Федора». Пьеса А. К. Тол¬
стого, на его взгляд, «плоховата, жидковата и слабовата», но ее
значение в том, что она дала возможность «высказаться и вы¬
плыть наружу такому сильному, такому оригинальному таланту,
как Орленев». По утверждению Стасова, «Федор» событие всерос¬
сийское, захватывающее всю область национальной культуры.
«Наши сонные немножко, значит, проснулись!» Он уверен также,
что игра Орленева открывает перед театром новые горизонты. «Что
это за чудный талант! Это будет пооригинальнее, посильнее, и по¬
глубже, и понужнее для искусства, чем этот изящный итальян¬
ский цветочек — Дузе! Вообразите, я его смотрел, и в продолже¬
ние часов трех-четырех я не услыхал ни одного фальшивого, ни
одного разбавленного, ни одного рассиропленного и ни одного пре¬
увеличенного тона. Какая редкость на театре!! Правда у него
везде — вот и все тут! Сколько нервности, слабости, вспышек...
Восхищение, восхищение!»13. Стасов был человек увлекающийся,
и манера изложения у него была экспансивно-бурная, но такая
степень восторга и в его похвалах встречается не столь часто **.
Кто же после этого письма поверит, что успех «Федора» был
успехом политической интриги, скандальных намеков, полемиче¬
ского сближения Федора Иоанновича с Николаем II, а Бориса
Годунова с Витте? Некоторые мемуаристы (например, Рослав-
лев), проводя эту параллель, указывали на то, что Орленев по¬
вторял характерный жест Николая II и нервно подергивал бо¬
родку. Допустим, что это так и было. Но может ли фельетонная
гримировка истории под злободневность потрясти нравственное
чувство аудитории, может ли из пародии, пусть самой острой и
занимательной, родиться трагедия?
Тому, кто знает, с какой нежностью — другого слова я не
отыщу — относился Орленев к Федору, покажется невозможной
сама мысль, что в этой роли он кого-то высмеивал или передраз¬
* До нас дошли сто три снимка Орленева в роли царя Федора; каждый
из них имеет порядковый номер и каждый поясняет реплика по ходу
действия пьесы. Таким образом, мы можем восстановить с наглядностью,
сцена за сценой, игру актера в трагедии А. К. Толстого. Отныне легенда
об Орленеве становится подлинностью истории!
** Восемь лет спустя, описывая в связи с гастролями Орленева в Аме¬
рике, прием, который оказали русские зрители его «Федору», журнал «Сэн-
чури мэгэзин» заметил: «Русский энтузиазм, однажды разбуженный, без¬
граничен» 14.
нивал. Попробуйте совместить его восхищенное чувство с фелье¬
тонно-пародийным приемом. Поправки Орленева к истории шли
в другом направлении — он хотел, оставаясь в пределах ее реаль¬
ностей, сблизить драму человека конца XVI века с драмой своего
современника. Художественный театр, поставив трагедию
А. К. Толстого, открыл нам век Федора в особости его существо¬
вания, главная же, возможно, до конца неосознанная, задача Ор¬
ленева заключалась в том, чтобы найти общее в характере его ге¬
роя и его зрителя, несмотря на разделяющую их трехвековую ди¬
станцию. То, что театральный Федор не похож на Федора карам-
зинского, на царя-юродивого из университетских курсов, стало
ясным еще на премьере. Уже в первом отклике рецензент «Петер¬
бургского листка», восхищаясь игрой Орленева, писал, что «он
дал своего царя Федора», вопреки тому образу, который «рисуется
талантом гр. Толстого и выводится в русской истории» 15.
Уйдя от учебников, от иконописи, от традиции, куда же при¬
шел Федор, на кого стал похож? На этот вопрос пять дней спустя
ответил критик «Гражданина», газеты-журнала князя Мещер¬
ского, ответил без обиняков: на простого смертного конца
XIX века. «Гражданин» — издание реакционное, тянувшее исто¬
рию вспять, осуждавшее даже реформы Александра II как слиш¬
ком смелые и далеко идущие, но статьи на театральные темы ино¬
гда помещались там любопытные. «Если с Федора снять дорогой
парчовый кафтан, шапку Мономаха,— писал критик «Гражда¬
нина»,— и одеть в серенький и поношенный костюм современного
покроя, и царский посох заменить тросточкой, его речь, его стра¬
дания останутся теми же, так же понятными нам и симпатич¬
ными. Этот средневековый самодержец — тип современного не¬
врастеника чистейшей воды. Те же порывы к добру и та же сла¬
бость в осуществлении их, те же вспышки необузданного гнева и
та же неспособность негодовать...» 16. Значит, петербургский спек¬
такль — маскарад с ряжеными? Но ведь Орленев строго дер¬
жался границ истории. В чем же тогда тайна сближения двух
эпох в его интерпретации? Как прошлое заговорило у него голо¬
сом настоящего?
В 1939 году в газете Художественного театра «Горьковец»
И. М. Москвин вспоминал, что роль Федора в бытовом отношении
«далась ему нетрудно», и объяснял почему: верующие родители
