Я ухожу со Стюарт-хайвей, чтобы отправиться на восток, в сторону Квинсленда, по Баркли-хайвей. В своем воображении я рисовал немного иную картину — не такую пустынную трассу, как предыдущая. Но она оказалась еще хуже. Воздух невыносимо сухой и горячий, на прозрачном голубом небе нет ни облачка, разве что мелькнет какое-нибудь совсем крошечное. Солнце напоминает огромное белое пятно, как от лампы в камере для допросов, и всерьез грозит сжечь сетчатку моих глаз, так что я даже не пытаюсь поднять глаз. Осматривая горизонт, я порой вижу воду — миражи! — и говорю сам себе, что уж там-то точно сделаю привал, чтобы перекусить, выспаться и подарить своему усталому телу заслуженный отдых. Я пытаюсь хоть как-то мотивировать себя, но усталость берет верх. От переутомления я буквально раздваиваюсь, колеблясь между одержимостью и унынием. Но продолжаю идти, и идти, и еще идти, и взгляд мой прикован к белой полосе, тянущейся вдоль обжигающе горячего асфальта. Время от времени мне наносят визиты крошечные торнадо, нарушая своим появлением монотонность путешествия. Однако следом за ними налетают новые порывы сухого горячего ветра, который дует мне прямо в лицо так сильно, что я вынужден, напрягая все мышцы, толкать из последних сил вперед свою колясочку, проклиная ее неподъемность. Очень дорого обходится людям их жизнеобеспечение: сколько воды и еды я тащу с собой, это просто ужас! И черт знает, почему мы столько едим?! Я ищу хоть какой-нибудь повод отвлечься от своего праведного гнева, но не нахожу ничего, совсем ничего, ровным счетом ничего.
Пустота и «ничто» существуют: я вижу это «ничто», я могу сфотографировать его — на фото оно окажется как раз посреди голых кустарников на фоне ослепительного неба. У меня настолько пересохло в горле, что во рту начинают появляться волдыри. В день я выпиваю по десять-двенадцать литров воды и даже ночью просыпаюсь оттого, что горло забито песком. Тотчас начинаю бешено шарить кругом в поисках бутылки с живительной влагой, а кругом темнота, хоть глаз выколи… И все же… Дело в том, что так же, как в Чили и Африке, я испытываю здесь огромную радость от ощущения собственного могущества. Снова — и уже в последний раз — я сам себе Господь Бог! Пьянящее чувство свободы переполняет меня. В своем фантастическом убежище я могу мечтать о таких вещах, которые никогда и никому не снились. И эти мечты принадлежат мне и только мне. Там, в далеком от меня мире людей, всякий раз нужно бороться за свои мечты, отвоевывая у мира право на них. Здесь они остаются неприкосновенными, о них можно помышлять безо всякого риска. Пустыня стала неким продолжением моей сущности — да что там! — пустыня стала частью меня самого. И вся она сейчас принадлежит мне одному, какое счастье! Это ощущение пьянит меня! Я как будто путешествую по бесконечности. Конечно, время от времени, вспоминая, что я всего лишь человек, я жажду поскорее выбраться отсюда — но не могу. Я приговорен к этому раю.
В этом порой пугающем меня одиночестве я вдруг начинаю ценить даже своих заклятых врагов. Мошка… Этот кошмар, стихийное бедствие, которое поразило весь австралийский материк. Они кружат вокруг меня сотнями, роями, прилетая с первыми лучами солнца и оставаясь рядом до самой глубокой ночи. Они липнут ко мне, садятся на лицо, лезут в глаза — ужасная жужжащая маска. Согнать их практически невозможно — они возвращаются, садятся вновь, пытаются обосноваться и угнездиться, перепрыгивают с одной щеки на другую, оттуда прямо в рот или в глаза, потом в уши… до бесконечности Я проглатываю их целыми пригоршнями, и так каждый день. На голове у меня черным-черно от них, и я вынужден сдаться. К счастью, у меня с собой есть противомоскитная сетка — кое-как закрепляю ее на голове. Теперь, не оставляя попыток атаковать меня, мошки с трудом пробираются сквозь ячейки сетки. Я говорю им: «Ну что, спокойной ночи! Выспитесь хорошенько и прилетайте завтра — будет новый длинный день!» Наутро, едва я приоткрываю створку своей палатки, они тут же облепляют лицо, а я в ответ желаю им доброго утра. «Неужели вы так сильно по мне скучали?» Потом я преподношу им себя в качестве утреннего дара, и они, радостные, покрывают все мое тело. Вот так мы и идем дальше. Вместе! Благодаря мошкам я привлек внимание и других своих новых друзей. К примеру, когда в полдень я устраиваюсь на небольшой привал, изящные крошечные ящерки приходят полакомиться блюдами из мошек в ресторанчике, открытом прямо у меня на носу. Так что отныне частенько я просыпаюсь и чувствую, что в глаз попала какая-то лапка, а в ноздре торчит чей-то хвостик. Я вас умоляю, будьте как дома! Ко всему можно привыкнуть. Изо всех сил пою, чтобы развеселить и мошек, и ящерок, и себя самого, потому что мне очень одиноко. И только уверенность, что в самом конце пути меня ждет дорогая Люси, окрыляет меня.
АвстралияВ пылающих красках закатного солнца я устраиваю привал в ста метрах от дороги, поближе к долине. Мне кажется, будто я моряк, дрейфующий посреди океана, спокойный и одинокий, время от времени взрывающий царящую вокруг тишину своими выкриками. Я бы мог немного погрустить, коротенько пострадать, а потом умереть и возродиться заново, став частью природы, — так, как это делает сама природа. И никто бы об этом не узнал. Две недели тому назад какой-то прохожий подарил мне бутылку вина. Сегодня вечером я ее, пожалуй, выпью. Вечер подходящий, да и луна на небе полная. Кстати, мы давненько с ней не беседовали. В последний раз у нас состоялся разговор в Чили, в пустыне Атакама. Я пью и начинаю рассказывать, чтобы вытошнить весь яд, который накопился во мне.
— Однажды я удрал из дома. Это случилось девять лет тому назад, почти десять. А теперь что? Кто я? А остальные? Они кто?
Моя луна внимательно смотрит на меня. Я делаю еще глоток вина и слушаю ее ответ.
— Это я взяла тебя за шиворот и дала тебе пинок под зад, чтобы ты шел. Я привела тебя на край света, где нет ни души кругом. Так что ты, как и все, кто был до тебя, проделал тот же самый путь, у которого есть свое начало и свой конец. Ты больше никогда не встретишься с тем, кем был раньше. Все твои следы уже стерты с лица земли. И я твой единственный свидетель.
— Не важно! — отвечаю я. — Если я не прав, то готов съесть собственную коляску! Я вовсе не один на белом свете. У меня есть ты, моя луна, и есть Люси, моя любимая женщина — та самая, что задолго до меня совершила свое путешествие вокруг света. Это она мне сказала: «Ступай! Давай проверим, действительно ли мы так сильно любим друг друга!» И благословенны будут все одинокие странники — такие, как ты и я… Ну надо же, до чего вкусное это вино!
Наутро у меня опять трещит голова, а при свете дня становится очевидно, что я опять не совершил ничего сверхъестественного. Этот австралийский Аутбэк, самое большое из всех малонаселенных мест на планете, знавал лишь настоящих героев — от аборигенов до английских первопроходцев. Некая форма равенства установилась между местными жителями и пришельцами, но с каждым эта земля обходилась по-своему. Эта земля принимает только сильных духом людей. Если ты не такой, то сматывайся побыстрее. Тебя предупреждали! Плаксам здесь не место, никто не придет на помощь, ветер унесет прочь их жалкие стоны. Но если ты меряешь планету шагами, пересекаешь границы, проходишь страны и претендуешь на звание искателя приключений, героя, тогда тем более — дерзай! Добравшись до самого конца, ты обретешь свою нирвану!
28 ноября 2009 года. Интересно, в нирване тоже так жарко? Здесь есть хоть какие-нибудь понятия о температуре? Ртутный столбик поднимается до сорока пяти градусов. Я полностью закутываюсь, чтобы драгоценная влага не испарялась с поверхности тела, и весь день подгоняю сам себя, чтобы пройти как минимум тридцать километров. Приближается сезон дождей, и к середине дня надо мной в прозрачном небе вдруг начинают собираться крошечные облачка. Внезапно откуда-то натягивает кучево-дождевые облака огромных размеров, они неумолимо сгущаются, и к вечеру того же дня наконец высвобождают с силой, сравнимой разве что с ядерным взрывом, мощную силу проливного дождя. Невыносимая жара и физические страдания погрузили меня в транс. В этой жаркой пустыне я полностью утратил ощущение времени. Чувствую, что душа моя бесконечно устала. Но если я позволю себе закрыться в этой раковине, то мое путешествие станет абсолютным бредом и самокопанием… Чего уж… К тому же я в каких-то двух шагах от того, чтобы свихнуться. А может, все-таки в двух шагах от безупречного здоровья и совершенства? Мои глаза уже не видят ничего, кроме бесконечного асфальтового полотна, которое теряется за линией горизонта, и грязных луж с торчащим из них пожелтевшим кустарником. Отныне мой слух различает только монотонное дыхание ветра, а кожа воспринимает только обжигающий жар. В этом застывшем времени, в этом глубочайшем одиночестве я провожу недели и месяцы, не получая никаких вестей о том, что творится в мире — в «настоящей» жизни. Может быть, планету уже настиг чудовищный катаклизм и все разрушил, а я ничего не знаю об этом. Прокручиваю эту мысль в голове каждый день, туда-сюда…
