Алина не отвечала ничего; она сама не знала, как поступить. Машинально последовала она за княгиней и скоро осталась в ее спальне одна-одинехонька.
– Что мне делать? – невольно прошептала она вслух. – Что он сделает? Он может погубить меня… Но ведь и я могу погубить его. Я сто раз подымалась и падала… Чем выше подымала меня людская волна, тем ниже падала я, казалось, тонула, и капризная судьба снова стремительно выкидывала меня на свой верх, еще выше прежнего. Я ли в его руках или он в моих? Убийца, простой капеллан – епископ! Отец Игнатий – чуть не кардинал!! Боже мой! Да что же это такое?!
Более часа просидела Алина одна, взволнованная, тревожная; поминутно она теряла силы, готова была потерять сознание. Несколько раз подымалась она, чтобы немедленно уехать из этого дома, даже, пожалуй, бежать из Парижа. И несколько раз ее разум снова говорил ей, что ее положение лучше, безопаснее положения епископа Родосского, в котором она узнала ненавистного ей отца Игнатия, убийцу ее отца.
«Что он может сказать, что может он бросить ей в лицо среди этого блестящего общества? – думалось ей. – Что она незаконная дочь графа Велькомирского и неименитой княжны литовской, а быть может, и русской?
Разве это позор или преступление? Разве она виновата в этом? Быть может, это общество отнесется к ней еще более приветливо. Для польского кружка лучше быть незаконной дочерью их соотечественника, члена их родовитой аристократии, нежели какой-то вымышленной владетельницей Азовской.
А что она бросит в лицо этого епископа? Что он убийца и вор! Что его громадные средства – ее средства. Доказать это она не может; но в правде есть страшная сила: она не докажет, а, быть может, весь этот кружок ей поверит».
И кончилось тем, что Алина, взволнованная и еще более бледная, вошла снова в гостиные, которые были уже теперь переполнены народом.
В числе гостей был и знаменитый французский министр герцог Шуазель, на которого теперь возлагали все свои надежды польские эмигранты. Благодаря его усилиям Франция становилась на сторону Польши. Шуазель хлопотал устроить новый союз Франции, Англии и Турции против Екатерины.
В ту минуту, когда Алина проходила через ряды переполненных гостями комнат, блестящие ряды уступали ей дорогу, почтительно останавливая ее на пути одним вопросом: будет ли она играть?
Алина отвечала утвердительно. Она чувствовала в себе теперь особенную энергию и страшное возбуждение, которое искало исхода, от которого она могла освободить душу только игрою на любимом инструменте.
– Я должна скорее показать ему, что я здесь владычествую, что все эти окружающие меня люди поклоняются мне. Нужно, чтобы он скорее узнал, что меня трудно изгнать из этого общества, что я здесь не последняя.
Не успела Алина пройти в большую залу, где бывали концерты, как перед ней явился тот же мажордом и передал ей письмо.
– От кого это? – изумилась Алина.
– Не могу знать; кажется, от посланника.
Алина быстро развернула письмо и прочла несколько строк, не подписанных никем:
«Не предрешайте ничего, не решайтесь ни на какую безумную выходку, которая погубит меня и вас. Я в ваших руках, но мне себя не жаль. Мне жаль, я страшусь за великое и святое дело, которое вы можете погубить. Одним словом, ради всего, что вам дорого, ради вашей собственной будущности, которая может быть блестящей, согласитесь на свидание и объяснение со мною. Надеюсь, что десять лет, вами пережитых, сделали из легкомысленной девушки разумную женщину. После нашего объяснения половина всего утраченного вами имущества будет ваша».
Конечно, Алина догадалась, что письмо это написано и послано Игнатием.
Прав был бывший капеллан, а ныне епископ, надеясь на то, что десять лет – много времени!.. Десять лет тому назад Людовика, разыскав в толпе гостей этого епископа, швырнула бы ему в лицо эту записку и указала бы всем этого убийцу, потребовала бы его немедленного изгнания из честного дома. Но теперь между тем днем, когда Людовика нашла своего отца задушенным в постели и была выгнана почти на улицу, без имени и без денег, и нынешним, в который владетельница Азовская собиралась участвовать в концерте, среди многочисленных гостей, в самом блестящем доме Парижа, за это время действительно много воды утекло.
Кроме того и вдобавок – эти десять лет были ничто в сравнении с какими-нибудь двумя месяцами лондонской жизни.
Алина давно сознавала и чувствовала, что ее знакомство с бароном Шенком, ее роль колдуньи и волшебницы произвели в ней страшный переворот. За это время обманов, грубых и пошлых, даже почти мошенничества, доведенного до крайней степени искусства, действительно она стала другою.
Если бы она встретилась с Игнатием прежде Шенка, то бог весть, как она отнеслась бы к нему. Барон Шенк своими беседами, поучениями, а затем той ролью, которую он заставил ее играть, казалось, глубоко развратил ее… Ее любовники и обожатели не коснулись ее души таким растлевающим образом, каким подействовала на нее одна обстановка колдуньи Алимэ.
В этот вечер Алина поразила всех своей игрой и привела слушателей в полный восторг. Какая-то особенная сила, особенно глубокое чувство звучали в ее игре.
Алина, как все впечатлительные и нервные женщины, была, конечно, потрясена встречей с единственным человеком в мире, которого ненавидела и презирала, которого считала источником всех своих несчастий; и ее волнение сказалось в ее игре.
Алина, по привычке, играла, всегда опустив глаза на арфу, хотя этот инструмент был настолько знаком ей, пальцы так хорошо чувствовали все струны, что смотреть было не нужно. На половине одной пьесы, случайно выбранной ею, грустной и задушевной, она почему-то, чувствуя на себе как будто чей-то взгляд, подняла глаза и поглядела на двери большой гостиной.
Ее чувство не ошиблось: в дверях стоял епископ. Алина смело встретила его упорный, огненный взгляд.
Игнатий, исчезнувший куда-то, вероятно, в дальние комнаты или в кабинет хозяина дома, снова появился слушать музыку.
Когда Алина кончила, встала, арфу приняли и ее место заступил любитель-скрипач, то отец Игнатий мог немедленно убедиться, какое положение занимает та женщина, которую он когда-то выгнал на улицу, угрожая ей нищетой и жизнью простой крестьянки. Не все его предсказания сбылись.
Через десять лет он встретил Алину в самом высшем обществе, где она играла не последнюю роль. Вся аристократия и разные сановники по очереди подходили к ней, восторгались ее игрой. Все перебывали около нее, не только посланник короля польского, но даже сам знаменитый вершитель судеб всей Европы, герцог Шуазель, подошел и долго, любезно говорил с талантливой музыкантшей.
