Отец Игнатий понял, конечно, что встретил в Алине самого опасного врага для себя. Силы их были неравны; он не мог ничего сказать про нее. Если даже она и авантюристка, то благодаря его же преступлению. Наоборот, Алина, если бы захотела, могла бы погубить его тотчас же в глазах тех лиц, от которых все зависело. У Игнатия осталось бы только состояние, но положение, связи, будущность – все было бы уничтожено в одну минуту.
Пока он сидел в дальней горнице дома и писал записку, устроив так, чтоб она дошла до Алины немедленно, пока он не узнал, что она совершенно успокоилась и великолепно играет среди блестящего люда, собравшегося со всего Парижа ее слушать, он много передумал.
Он, как всякий сметливый и решительный человек, повелел немедленно начать наступательные действия, не оставаться в неизвестности, узнать тотчас же намерения Алины. Весь жизненный опыт иезуита говорил ему, что и теперь он победит. Быть может, большой ценой достанется ему молчание Алины, но делать было нечего.
Когда он вернулся прослушать ее игру и узнал, что она его видит, он стал наблюдать за тем, как все, что было на вечере самого блестящего, было милостиво и даже кокетливо встречено Алиной. Он заметил, что она была вполне спокойна, и этого было достаточно. Это была уже не та молодая девушка, которая несколько лет тому назад, как безумная, назвала его убийцей и чуть не лишилась сознания. Здесь, после десяти лет разлуки, она была уже способна в эту минуту кокетливо, почти хладнокровно беседовать со всеми гостями.
Отец Игнатий понял, что он не погибнет и что примирение с Алиной будет возможно. И он не ошибся.
Обождав несколько времени, Игнатий передвинулся и стал ближе к Алине, чтоб она поняла его намерение тотчас же заговорить с ней. Если даже она отойдет и не решится на разговор, то все-таки это не испугает Игнатия. Но Алина видела его маневр и догадалась, что он хочет заговорить с ней.
Через несколько минут, когда она была менее окружена восторженной публикой, Игнатий приблизился к ней.
– Дайте средства невинному оправдаться скорее! – выговорил иезуит, наклоняясь над ней.
Алина, ожидавшая его, все-таки не выдержала: затрепетала и вся побледнела. Его фигура, одетая в иной – епископский – костюм, его постаревшее лицо, вероятно, менее напомнило ей былое время, ужасное и пагубное для нее. Но этот голос, тот же самый, так живо и ярко воскресил в памяти ее и даже в воображении всю страшную картину преступления и погибели отца, что Алина действительно могла… затрепетать, как лист под ударом нежданного вихря.
Но несколько слов Игнатия постепенно успокоили ее. Он предложил ей перейти в другую гостиную и сесть отдельно, ради нескольких очень важных слов, которые он ей скажет.
Алина машинально последовала за ним. Они уселись в углу в наименее наполненной гостями комнате.
Алина села и опустила глаза; всякий посторонний подумал бы, что она робко и стыдливо выслушивает наставления епископа; но в действительности Алина была сильно смущена. Она не могла смотреть в лицо этого человека; достаточно ужасно было слышать один этот голос.
Отец Игнатий стал говорить тихо, чтобы не быть услышанным посторонними, но, однако, подробно сказал ей то, что хотел.
– Вы меня обвиняете, как и прежде. Я вам докажу, что я был слепым и глупым орудием вашей тетки, душа которой теперь, конечно, не в раю.
– Она умерла? – невольно встрепенулась Алина.
– Да, уже лет пять или шесть.
Алина вдруг выпрямилась под наплывом непонятного ей озлобления, подняла голову и, дерзко смерив епископа взглядом, выговорила:
– И, вероятно, тоже… неожиданной и скоропостижной смертью?
– Нет, напротив, после долгой и трудной болезни.
– Кому же принадлежит все состояние моего отца?
– Догадаться, я думаю, нетрудно. Мне, разумеется.
И Алине послышался в этих словах тот цинизм, та дерзость, которые ей были отчасти знакомы.
Она впервые встретила этот цинизм в бароне Шенке, и теперь он вспомнился ей.
Да, Игнатий был не хуже и не лучше Шенка. Шенк точно так же имел на душе преступления и разные мошенничества, а между тем ведь они были друзьями, союзниками.
Правда, этот убил ее отца, погубил ее самоё, тогда как преступления Шенка ей были лишь выгодны.
Между тем после паузы Игнатий заговорил снова спокойно и тихо:
– Если вы пожелаете, то часть этого состояния, пожалуй даже половина его, будет принадлежать вам; но прежде этого я желаю оправдаться перед вами – и этого мало. Я – единственный человек, знающий, кто вы, и я вам скажу это. Вы считаете теперь себя в блестящем положении, и действительно, из того положения, в котором вы были после смерти графа Краковского, теперешнее ваше положение бесспорно досталось вам, вероятно, с трудом; но как вы удивитесь, когда узнаете, что вы по вашему рождению и по вашим законным правам стоите несравненно выше всех этих графов и князей, которые находятся теперь в этом доме!
Алина удивленно поглядела в лицо Игнатия.
– Да, приготовьтесь услышать от меня, – конечно, не теперь и не здесь, – кто вы и какая блестящая будущность ожидает вас. Это состояние, хотя и большое, которое теперь принадлежит мне, часть которого я предлагаю вам, вы, быть может, оставите сами мне, так как это будут гроши, сравнительно с тем, что будет принадлежать вам. Повторяю, что, несмотря на то, что здесь много герцогов, ни один из этих гостей по своему рождению не может равняться с вами. Я один знаю, откуда вы, чья дочь и какие права имеете вы по закону.
Алина снова подняла голову и вымолвила:
– Графа Велькомирского дочь? – И она напрягла все силы разума, чтобы ни одно движение Игнатия не ускользнуло от ее внимания.
Но иезуит спокойно глядел на нее, слегка улыбнулся, потряс головой и выговорил:
– И да, и нет. Конечно, тот, кто сказал вам, что граф Краковский есть граф Велькомирский, не солгал; но его ли вы дочь?
– Это ложь! – воскликнула Алина. – Это вы теперь выдумали. Неужели вы считаете меня такой же наивной, как и прежде, неспособной отличать даже ложь от правды? Когда я в двадцать лет могла бороться с вами, то неужели вы думаете, что теперь я стала глупее?
– Повторяю вам, – отвечал иезуит, – здесь я не могу ничего сказать вам. Мы свидимся у вас или у меня, и я передам вам большую тайну, государственную тайну. Но вы, конечно, не поверите мне: вы считаете меня способным на убийство, следовательно, еще более способным на ложь. Вы не поверите мне?
– Конечно, не поверю.
– Но если то, что я скажу вам, подтвердят лица, достойные вашего уважения, тогда что вы скажете?
– Не знаю, какие лица. Быть может, лица, достойные вашего уважения, не будут достойны моего.
Отец Игнатий усмехнулся.
