— А-а! Так это возле моего дома он получил шрам под глазом?
— Вот именно!
— Мне понятно, что это место могло вызвать у него неприятные воспоминания. Но сам-то я тут при чем?
— Разумеется, ни при чем. Но если у вас будет когда-нибудь дело в квартале Старого рынка, я вам скажу: «Синьор кавалер, пожалуйста, не ходите туда без меня!»
— Это я тебе обещаю. А сейчас, мой мальчик, обними свою сестру и садись с нами за стол.
Микеле привык к тому, что время от времени Сан Феличе и Луиза оказывали ему эту честь, и принял приглашение без всяких отговорок, тем более сейчас, когда, получив чин капитана, он поднялся по социальной лестнице на несколько ступенек, приблизившись тем самым к своим благородным друзьям.
Около четырех часов пополудни на улице у калитки остановилась карета и Нина отворила дверь секретарю герцога Калабрийского, который прошел с кавалером в его кабинет и почти тотчас же вышел.
Микеле сделал вид, что ничего не заметил.
Выйдя из кабинета с секретарем принца и проводив его, кавалер сделал Луизе знак, без слов спрашивая, может ли он довериться Микеле.
Луиза, знавшая, что Микеле готов умереть за нее также, как и за Сан Феличе, и даже с еще большей готовностью, ответила утвердительно.
Кавалер с минуту молча смотрел на юношу.
— Мой дорогой Микеле, — сказал он, — ты должен обещать нам, что бы ни случилось, ни единым словом не выдать тайны, которую мы собираемся тебе доверить.
— О-о! А ты знаешь эту тайну, сестрица?
— Да.
— И нужно о ней молчать?
— Ты слышал, что сказал кавалер? Микеле перекрестил себе рот.
— Говорите. Это, как если бы Беккайо отрезал мне язык.
— Хорошо, Микеле. Сегодня вечером все уезжают.
— Как все! Кто же это?
— Король, королева, королевская семья, мы сами. Глаза Луизы наполнились слезами. Микеле бросил на нее быстрый взгляд и увидел эти слезы.
— И куда уезжают?
— На Сицилию. Лаццароне покачал головою. Кавалер вздохнул.
— Я не имею чести быть советчиком его величества, — сказал Микеле, — но если бы я им был, то сказал бы: «Государь, вы делаете ошибку».
— Ах, почему у него нет таких честных советчиков, как ты, Микеле!
— Ему говорили об этом, — возразил кавалер, — говорил и адмирал Караччоло, и кардинал Руффо; но королева боялась, господин Актон боялся, князь Кастельчикала боялся, и после сегодняшнего убийства король решил уехать.
— О-о! — воскликнул Микеле. — Теперь я начинаю понимать, почему среди убийц я видел Паскуале Де Симоне и Беккайо. Что до фра Пачифико, то бедняга, так же как и его осел, просто не знал, зачем он там оказался!
— Так, значит, Микеле, ты веришь, что королева… — начала Луиза.
— Тсс, сестрица! О таких вещах в Неаполе не говорят вслух. О них только думают. Но что поделать, король совершает ошибку. Если бы он оставался в Неаполе, французы никогда не вошли бы сюда, никогда! Мы все скорее полегли бы тут костьми! Ах, если бы народ знал, что король хочет уехать!
— Да, но об этом никто не должен знать, Микеле. Вот почему я заставил тебя поклясться не выдать ни словом того, что я собираюсь тебе открыть! Сегодня вечером мы уезжаем.
— И сестрица тоже? — переспросил Микеле удивленно.
— Да, она хочет ехать, хочет сопровождать меня, мое дорогое, возлюбленное дитя! — произнес кавалер Сан Феличе, протягивая через стол руку, чтобы пожать руку Луизы.
— Что ж, — сказал Микеле, — вы можете гордиться: ваша жена святая!
— Микеле!.. — прошептала молодая женщина.
— Я знаю, что говорю. И вы уезжаете, вы уезжаете сегодня? Madonna! А я… о, как хотелось бы мне быть кем-нибудь, кто мог бы сопровождать вас!
— Поедем, Микеле, поедем! — вскричала Луиза, не в силах устоять перед надеждой иметь рядом друга, с которым она могла бы говорить о Сальвато.
— К сожалению, это невозможно, сестрица! У каждого свой долг. Твой долг призывает тебя уехать, мой — велит мне остаться. Я капитан, вожак народа, и сабля висит у меня на боку не только для того, чтобы вертеть ею над головой Беккайо. Она у меня, чтобы сражаться, защищать Неаполь и прикончить как можно больше французов. Луиза вздрогнула.
— Ну-ну, успокойся, сестрица! — смеясь, сказал Микеле. — Я же не всех их убью!
— Стало быть, — продолжал Сан Феличе, — мы отправляемся сегодня вечером с набережной Витториа. Оттуда нас доставят на фрегат адмирала Караччоло, который стоит позади Кастель делл'Ово. Я хотел просить тебя не покидать свою сестру и в случае необходимости при посадке сделать для нее то, что два часа тому назад ты сделал для меня, — другими словами, защитить ее.
— О, на этот счет вы можете быть совершенно спокойны, кавалер. Ради вас я дал бы себя убить, но ради нее позволил бы изрубить себя на куски! Дело не в том. Вот если бы народ узнал обо всем этом, какой бы страшный мятеж начался!
— Я полагаюсь на твое слово, Микеле, — напомнил кавалер, вставая из-за стола. — Ты не покинешь Луизу, пока она не сядет в лодку.
— Будьте спокойны. Я не отойду от нее ни на шаг, буду как ее собственная тень в солнечную погоду, хотя сегодня я не очень-то знаю, что каждый из нас сделал со своей тенью.
Кавалеру нужно было привести в порядок свои бумаги, уложить книги и все начатые рукописи — словом, все, что ему надо было взять с собою, и он удалился в свой кабинет.
Микеле, которому пока нечего было делать, — ему оставалось только любоваться своей сестрой, — устремил на нее ласковый взгляд и увидел две крупные слезы, тихо катящиеся из прекрасных глаз.
— На свете все ж таки есть счастливые люди, — сказал он, — и один из них кавалер Сан Феличе. Mannaggia la Madonna! Вот Ассунта не сделала бы для меня того, что делаешь для него ты!
Луиза встала и направилась к себе, но как ни быстро она скрылась в своей комнате, как ни поспешно притворила дверь, Микеле услышал ее рыдания, которые теперь, когда она осталась одна, наперекор всем усилиям молодой женщины судорожно вырвались из ее груди.
Мы были свидетелями другой сцены, когда не Луиза, а Сальвато покидал Неаполь, следя глазами за медленным движением стрелки стенных часов. Но тогда за ней следили два сердца, находя утешение друг в друге, и это, наверное, смягчало горечь разлуки. Сейчас же для бедного сердца единственной поддержкой было сознание исполненного долга.
Луиза, как обычно, прошла через свою комнату и на цыпочках направилась в комнату Сальвато. Пересекая коридор, она, к своему удивлению, услышала голос Джован-нины, напевающей веселую неаполитанскую песню. Но эта не совсем уместная веселость вызвала у Луизы только вздох. «Бедная девочка! Она рада, что не покидает Неаполь! — подумала Луиза. — Если бы я была свободна и, как она, оставалась дома, я тоже запела бы какую-нибудь веселую неаполитанскую песню!»
