– Я смотрю, куриц у тебя тоже всего пять штук при десяти коровах?
– Травы мы, боярин, на полянах и наволоках при любом лете всяко накосим, ан при малом снеге еще и на выпас скотину выгоним, – объяснил хозяин. – Куры же, известное дело, зернышко клюют. А где его у нас взять, зерно-то? Пять несушек при одном петухе объедками со стола всякими прокормить можно. Больше же заводить – уже хлопоты.
– Пашни нет, птицы нет, сено на неудобьях… – покачал головой боярский сын. – Курдяп, а хоть чем-нибудь земля здешняя богата?
– Леса вдосталь, боярин! – развел руки, указывая по сторонам, старик. – Сколько хошь, несчитано. Вот токмо у всех окрест его в достатке, и потому продать некому. Надобно бревно али дрова – вышел за околицу да срубил. Грибов тоже запасаем изрядно. И тоже у всех в округе оных от пуза завсегда набрано, до весны никому собственных припасов не скушать, так что на торгу не ищут. Рыбы в реках полно. Но ведь сие тоже у всех. Вершу в ручье-другом поставил – на семью завсегда хватит. Нет, боярин, ты не сумневайся, обоз с оброком мы тебе завсегда соберем! Полную десятину, как исстари заведено. Вот токмо отсель до Москвы полтыщ-щи верст набирается, не менее. Санями четыре месяца в один конец вынь да положь! А еще обратно… Почитай, на год работники от дела отпадут, что возничими выбрать. А рук у нас тут, сам видишь, раз-два и обчелся. Прям не знаю, как с сим уроком справиться…
Боярский сын Кудеяр промолчал. Он ничуть не удивлялся бедности огромного, коли по грамоте судить, надела. Земля большая, награда достойная, тут не поспоришь. Вот только взять с земли-то сей и нечего. Некой подобной хитрости Кудеяр и ожидал. Не наградить его Василий желал, а спровадить в самую дальнюю, дикую глухомань своего государства, от Москвы, Кремля и Соломеи как можно дальше, дабы не видно и не слышно было, дабы на несколько лет сгинул.
И мысли сии опять воскресили в памяти молодого воина образ голубоглазой круглолицей девчонки, что однажды в Твери подняла на него свои голубые глаза, да и лишила разума своим звонким голосом и чистой, беззаботной улыбкой. Светлое и радостное воспоминание смешалось в душе с черной тоской безнадежности, безвозвратности утраты, и Кудеяр аж зубами скрипнул от желания дать шпоры коню и разогнать его во весь опор, дабы налететь грудью на острые басурманские пики…
Но не было в прионежских лесах ни татарских копий, ни литовских топоров. Только снег, лес и долгий путь по щедрой великокняжеской награде.
Как ни странно, в эти самые мгновения Великая княгиня Соломония тоже вспоминала смешливого юного Кудеяра, однажды в Твери ранним утром поднявшего ее с постели.
Государыня находилась в бане, пахнущая после щелока горькой полынью, розовая от жара, пышноволосая и распаренная, и старательно, медленными круговыми движениями втирала в живот «заячью воду» – творенную из шерсти новорожденных заяйчат, настоянную на свинороевом корне и заговоренную на плодородие за семь ночей на растущей луне. Заряна наблюдала за этим, сторожа входную дверь, а косоглазая бабка Юрина, одетая в грубую полотняную рубаху, стояла у Великой княгини за спиной и негромко нашептывала в ухо:
– Встану не помолясь, выйду не перекрестясь, не через дверь, а норою мышиною, не чрез ворота, а окладным бревном. Пойду через гору высокую, через лес густой, через реку полноводную, лягу в черный полдень средь густой травы, на сырой земле, под полной Луной. Так бы мне, рабе божьей Соломонии, животом прирасти, как Луна от пустоты к полноте прирастает. Так бы мне, рабе божией Соломонии, плодовитой стать, как зайчихи лесные бывают. Так бы густо потомство мое стояло, како трава на лугу наволочном стоит. Войди в живот мой, вода речная, с луга принесенная, под Луной заговоренная, из заячьего помета сотворенная. Стань, лоно мое, ровно река – полным, ровно трава – густым, ровно Луна – великим, ровно зайчиха – плодовитым… Нешто нет у тебя, девонька, на примете, молодца красивого да ласкового? Может статься, понапрасну мы тебя пытаем-мучаем, и нет в тебе ни порчи, ни хворобы, ни сглазу на лоне твоем молодом да красивом? Позволь себе слабость малую, близость шальную… Коли понесешь, тут тебе и ответ, а мужу радость выйдет. А нет, иные зелья опробуем…
– Ты мне что нашептываешь, карга старая?! – Государыня не сразу сообразила, что именно советует ей приведенная девкой знахарка. Но как поняла – отскочила, отшвырнула миску с колдовской водой в сторону, повернулась к ведьме, крепко сжав кулаки: – Мужа обесчестить советуешь?! Шалавой гулящей стать?! Ложе семейное оскорбить?! Вон пошла отсюда! Прочь, и чтобы духу в Москве твоего больше не было!
– Ай, зря горячишься, девонька. – Юрина спокойно сходила за миской, сунула под рубаху. – Знала бы ты, сколь великое число баб бесплодных я сим советом простым исцелила, не перечесть. Ты злиться злись, чадо юное, однако слово мое запомни… Мир дому сему!
Косоглазая знахарка низко поклонилась, взмахнув рукой над самым полом, и вышла из бани.
Соломония смотрела ей вслед, тяжело дыша. Даже самой себе она боялась признаться, что при словах о «красном молодце» перед ней возник облик вовсе не супруга венчанного, Великого князя и горячо любимого мужа, а задорная улыбка Кудеяра, его зеленые глаза и сдвинутая на лоб тафья, вышитая ее собственной рукой…
* * *
Свои владения боярский сын объехал за неделю. Три деревни по три дома в каждой. Вроде как и почти ничего. Однако в каждом доме – по несколько взрослых обитателей и паре десятков детей, не меньше двадцати коров, несколько лошадей да овец. Уже не так плохо получается. Если забыть, что пашни, почитай, вообще никакой, барщина тоже невозможна, оброк же надобно в такую даль везти, что… Что проще на месте то же самое купить, понапрасну людей от работы не отрывая и копыта лошадям не стаптывая.
Еще озеро имелось размером в две Москвы. Красивое, в окружении звенящего бора, опушенное по берегам камышовыми зарослями.
Вот только проку от него в Москве еще меньше, чем от здешних огородов.
– До Холмогор отсюда далеко? – поинтересовался Кудеяр, когда они с Курдяпом уже подъезжали к Нименьге. – Торный путь имеется али как-то по льду через море ехать придется?
– Почто тебе на Двину понадобилось, боярин? Прости, конечно, коли вопросом обидел, но без него не ответить.
– Брат у меня в Холмогорах обитает, Курдяп, – не стал скрывать боярский сын. – Навестить хочу, коли уж занесло в здешние края.
– А-а, ну, коли так, по нужде обыденной, так с обозом торговым проще всего отправиться. Он от порта онежского к холмогоровскому каждые две-три недели сбирается. В хлопотах купеческих постоянно то в одном, то в другом нужда возникает. Так ведь море – оно соленое, токмо через месяц схватится. Да и то лед еще до-олго слабым будет, лучше не соваться. Онега-река тоже с промоинами до Карачунова дня бывает. С Двиной та же беда. Лесные же ручейки и протоки ленивые ужо схватились, по ним путь есть. Но средь тропинок лесных и местные плутают, самому тебе не пройти. С обозом же без труда доберетесь.
