дерусь за власть нашу народную! Можно сказать, не жалея живота своего… Вот и пусто в животе том.
– А мальчишка твой, Гриша, сейчас где? – зевая, поинтересовался Богданович.
– Мальчишка? – достав кожаный кисет с махоркой, переспросил Карагодин. – Мальчишка к суседям пристроен… Ты, Яков Сергеевич, давеча сказывал, шо знаешь их – Захаровы…
– Мастеровые люди… И плотники, и шорники, и коневоды, и земледельцы, – кивнул Богданович. – Я в Слободу с отрядом продразверстки приезжал… У Захаровых останавливался на постой.
– Хорошо тогда подгребли? – прищурился Петр Ефимович, пытаясь от лампы прикурить самокрутку с подмокшей махоркой.
– План взяли… – нехотя ответил Яков Сергеевич, не желая вспоминать те дни в подробностях.
– У ентих куркулей посадских, – крякнул Карагодин, зажмуриваясь от дыма, попавшего в глаз, – и два плана не грех взять… Двужильные они… На себя завсегда заработают. А вот на родное государство ни в жисть не расстараются. Куркули, словом.
– Не сознательные, – поправил Котов. – Ничего, воспитаем…
– Ты сына, главное, в революционном духе перевоспитай, – со своего места отозвался Яков Сергеевич. – Мелкобуржуазная идеология весьма заразна для простого народа…
Карагодин всхрапнул, но тут же проснулся:
– Не, у Гришаньки – моя закваска… Его уж ни кулакам, ни подкулачникам не переделать. Ему бы грамотенки – далеко пойдет малый… Чувствую нутром, шо далеко…
– Пока мы, чекисты, не остановим, – пошутил Котов и один расхохотался своей шутке.
– А вот коль завтра парень твой в антирелигиозной пропаганде себя проявит с положительной стороны, – снимая сапоги, сказал Богданович, – тогда и отправим его по направлению обкома учиться… В Красной Тыре учительский техникум открыли.
– Вот за это моя отцовская вам благодарность, – почему-то не слишком любезно поблагодарил партийного начальника Карагодин.
– Чтобы получить высшее, нужно сперва получить среднее… устраиваясь на лавке, чтобы поспать часок-другой до рассвета, зевая, протянул Семен. – Так ведь, доктор? У вас-то, надеюсь, даже не гимназия, а университет.
– Военно-медицинская академия в Петербурге, – ответил я, засыпая.
– Во как!.. Из бывших офицериков, значит…
– Я – врач, – сказал я.
– Хватит языки трепать, – проворчал Котов. – Меня от умных слов всегда сон смаривает… Давайте хоть часок подремлем. Такой кошмар пережи…
И он захрапел, не успев закончить фразу.
– Я лампу потушу… – потянулся к огню Карагодин. – Керосина на донышке…
– Нет! – воспротивился Богданович. – Не надо!
– Собачьего воя уже не слышно, – сказал я. – А был ли вообще чёрный пёс с телёнка? Известны случаев массовых галлюцинаций.
– А вы говорили, что болезнь не заразная.
– Хватит! Давайте поспим.
В хате Главантидера – главного антихриста деревни – повисла густая напряженная тишина, нарушаемая только рассветным криком петуха и богатырским храпом Котова, рука которого сжимала рукоять именного нагана.
Глава 16
ГЛАВАНТИДЁР – ГЛАВНЫЙ АНТИХРИСТ ДЕРЕВНИ
Литературное творчество Иосифа Захарова
За праздничным столом было молчаливо. В прежние времена Троицу в Слободе встречали совсем не так.
Но праздник, несмотря на его полное отлучение от государства, все-таки остался в душах слободчан.
На своем месте, поменяв замашнюю 19 рубаху на праздничную косоворотку, сидел дед Пармен, огромный старик почти двухметрового роста.
Справа от него – его сын, Иван. Слева – вечно хворавшая жалостливая ко всему живому бабушка Параша. На удалении от старших энергично работали деревянными не крашенными ложками старший сын Ивана Федор, младший сын Клим и соседский приемыш – Гриша Карагодин. Чернявый крепыш был принят в семью по просьбе непоседливого соседа, бесконечно воевавшего за новую власть с бесчисленными ее врагами.
Подавала на стол Дарья, жена Ивана, женщина совестливая и тихая, как мышь.
– Ешь, ешь, Гришенька, тюрю 20, – ласково поглядывая на приемного внука, умильно приговаривала бабушка Параша. – Сразу две коровы в запуск ушли. Молочка нынче не будет. А ты, Даша, у гущу квасу подлей. Малые в рост пошли, мужиками становятся. Пища им требуется.
Федор, выгнув дугой бровь, успокоил сердобольную старушку, которой всех и всегда было жалко:
– Ешь сама, ба!.. Тебе, болящей, лучший кусок. А парубки, гляньте, как тюмкають 21!.. Их упрашивать не надобно.
– В обед курицу зарежем – Троица, чай, – буркнул Пармен. – И не жалей, жалей, птицу, Ванька! Петруха Черный скоро не токмо лошадей с коровами сведет на общий двор. Кур сгонят до кучи. Попомните тогда моё слово.
Дед тряхнул расчесанной на пробор окладистой бородой, метнул сердитый взгляд на сына, потом переключился на старшего внука:
– А ты, Федька, в лес сходи… Молоденьких березовых веток наломай… Троица, брат!.. Святой праздник. Изба-то не наряжена. Срам.
– А Климка? – недовольно спросил Федор. – Пусть он и наломает.
– Я сказал: ты за ветками сходишь, стукнул кулаком по столу Пармен. – Климке на колокольню лезть… В колокол бить, в честь праздника народ честной созывать в церкву.
– Ешь, отец, спокойно, – поморщился Иван. – Кабы нонешняя власть праздник-то не отменила.
– Ишшо чаво! – возмутился дед. – Не ею введен, не ей и отменять. Ты скажи ишшо, что Священное писание твоя власть отменит…
– Ох, Ваня! Отец! – всплеснула руками Дарья. – Да не лайтесь вы промеж себя в праздник-то… Грех.
Пармен собрал вокруг миски крошки в широкую ладонь, подумал малость – и бросил ли их в рот. Потом обтер ложку кусочком хлеба и медленно съел этот хлеб, строго поглядывая из-под насупленных бровей на домочадцев. Встал, перекрестился и в пояс поклонился иконе Спасителя.
Вслед за ним встали и остальные, громко отодвигая лавки от большого семейного стола.
– Ты, Дарья, лапши свари… – приказал Пармен невестке, когда она понесла на кухню грязную посуду. – Ванька курицу зарубит, а ты расстарайся на лапшицу… Да понаваристей! Чтобы юшка 22 была желтая, как куриный желток. Да утей пересчитай. Давеча коршун над лужком полётывал. Кабы не утащил утенка. Гусят-то он уже не осилит – подросли желтокрылики.
Иван Захаров, стоявший за спиной отца, вздохнул:
– Ох, раскулачат тебя, старый чревоугодник! Будут тебе тогда и ути, и гуси, что жили у бабуси…
– Кто посмеет?
– Вона ночью волостная власть понаехала в Слободу… То ли опять по амбарам с винтами пойдут выметать все под чистую, то ли по чью-то душу пожаловали… Всё не к добру нынче. Не к добру это. А ты: «курицу зарежь».
– Цыц! – притопнул ногой Пармен. – Али я не своим горбом добро нажил? Не украл, чай. Не в карты у шулера выиграл. Потом нашим тут все полито так, что по запаху свое добро, как хорошая сука, определю. А ты жаден, сынок. Не в меня пошел. Нету в тебе, Иван, куражу, что ли… Не нашенской ты крови, не Захаров будто.
Иван, поглядывая на Дарью, сказал с укором:
– Да коштоваться 23 нынче
