накладно… Развалили хозяйство нашенское. Скоро и кур, и утей, и гусей не станет. Как всем ртам у нас коштоваться?
– Коштоваться? – вскинул бровь старик. – Ты это что, Ванька, на Гришку намекаешь?.. Чужой роток? Ты гиль 24 переставай нести… Покуда я взмёт 25 вот этими, этими, – дед поднес к носу сына огромные кулачища, – вишь, пока осиливаю, до той поры слово мое в доме будет первым. Твое – вторым.
Он, пригнувшись в дверях, чтобы не снести притолоку, вышел в сени испить полный корец 26 студеной колодезной водицы. И уже оттуда зычно пробасил:
– На кулеш 27 завсегда заработаю! Не приживалка, чай. И не в примаках.
Иван снисходительно улыбнулся, пожимая плечами.
– Не заводи отца, не заводи, Ванечка… – взмолилась Прасковья. – И это в святой праздник. Господи, грех-то какой… Будто все с цепи сорвались.
Она перекрестилась и тихо заплакала.
Больной старой женщине до слез было всех жалко. Будто тяжело хворала и исхудала до невесомости вовсе не она, а милые её сердцу домочадцы, близкие и родные люди. Дарья всю свою жизнь лечила страждущих настоями трав, заговорами и молитвами. Знала про чудодейственные качества прополиса, меда, березового нароста чаги, цветков и грибов разных. Свое же здоровье доверила Богу. И свято верила, что Бог не выдаст – свинья не съест.
– Давай, ба, мы тебя на печь посадим, погреешься… – улыбнулся Клим, толкая в бок Гришку. – Гриш, подсоби!
– Так не топили нынче… – запричитала бабка. – На холодную не надо.
– Протопим! – пообещал Гриша. – Курицу ща зарубим, ощиплем – и в чугун. Полезай на печь.
– Тогды я к борову 28 пригорнуся. Так теплее будить. Тут и тулупчик ляжить.
Ребята с гиканьем легко подсадили на печь легкую бабушку Парашу.
С церковной колокольни басовито прозвучал удар большого колокола.
Раз, другой – тревожно, набатно. Так посадских и всех слободских собирали на большой сбор.
– Кто это в набат бьет? – удивился Клим. – Тут другой перезвон требуется – праздничный, со звонкими подголосками…
– Это Пепа юродивый, наверное, в набат ударил, – предположил Григорий. – Какой с дурака спрос?
– Ушел Федор за березовыми ветками? – зашла в хату Дарья, управлявшаяся по хозяйству во дворе.
– Ушел, Дарьюшка, ушел касатик наш… – с печки весело отозвалась Прасковья, накрытая до жилистой шеи старым овчинным тулупом. – Я с печи видала, как он ножик вострил…
– Ну и слава Богу… – вытирая руки о цветастый передник, ответила мать.– Что-то не спокойно у меня нынче на душе… Праздник большой, светлый…. Токмо голодному народу тяжко, когда то разверткой грабять, то в Сибирь ссылають…
– Антихрист пришел на нашу землю, антихрист… – снова заплакала на печи Параша. – Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный!.. Помилуй нас!..
– Да не голоси ты так, ба! – засмеялся Григорий, подглядывая за выживавшей из ума старушкой. – Власть не антихристова, а народа трудового! Светлое будущее впереди.
– Светлое? – не поверила бабка.
– Светлое-пресветлое! Ослепительно светлое! – играл словами Гришка Гришка. – Мне отец про коммунизм рассказывал. Ни богатых, ни бедных… Все равны.
– В чем же?
– Ну, значит, у всех всего поровну…
– Так, внучек, не быват… – вздохнула Параша.
– А вот и быват… Никто никому не завидует.
– Чему ж завидовать, коль все голы, как соколы. Эх…
– Почему голы? Кое-что есть. А много и не требуется.
– Остальное – купим, – вставил Климка.
Гришка замотал кудлатой головой:
– Не, Клим! Даже денег не будет. Бери, что хошь!..
– А откель брать-то, коль богатых не будет, одни бедные?… – сверху спросила Прасковья, выпростав из-под жаркого тулупа ногу в шерстяном чулке.
– Так всё будет общественное, наше! – пояснил Гриша Карагодин. – Бери, говорю, – не хочу…
Прасковья помолчала, затаившись у теплеющего борова.
– Не хочу! Не хочу! – вдруг снова слезливо запричитала старая. – Не хочу такого ослепительного будущего… Не хочу брать чужого. Не своего. Грех это! Хлеб, сказал Господь, в поте лица своего добывать будете… А тут на печи лежишь, калачи жамкаешь. Стыдно будет. Кусок в горле застрянет.
Гришка подмигнул Климу, (мол, что со старухи возьмешь?), потянул парня на улицу.
– Пошли, Клим Иванович! Видать, не зря в набат ударили… Сход нынче. Батя мой с краснотырским начальством должен приехать… Потеха какая-нибудь да будет у церкви!
Подростки вышли на улицу.
Сломя голову мимо дома Захаровых верхом на вороном жеребце проскакал Васька Разуваев. У изволока 29, когда лошадь перешла на шаг, обернулся, крикнул:
– К церкви, к церкви идите все! Тама ща крест сносить будут!
Бывший морячок ударил голыми пятками вороного под бока, по-разбойничьи свистнул и скрылся за бугром.
– Это уже, Гриша, не потеха… – протянул Клим. – Беда может случиться… Большая беда. Бежим к церкви!
Когда ребята, запалившись от быстрого бега, примчались к церкви, то на призывный бас набатного колокола туда уже собралась чуть ли не вся Слобода.
Церковь Вознесения Господня, построенная еще в стародавние времена мастеровыми каменщиками, пришлыми художниками в сердце носивших красоту Божьего мира, гордо стояла на взгорке. Её аккуратные маковки, маленькие купола, покрашенные медянкой 30, по которой были рассыпаны редкие созвездия серебряных звездочек жались к главному церковному куполу.
Слободские разбились на группы. Кто что-то говорил в полголоса. Кто молчал. И все чего-то ждали.
Люди стояли, задрав головы на колокольню, на которой Пепа, изредка исполнявший роль звонаря, бил в набат, собирая народ честной, слободской и посалский.
На взгорке, у старой ракиты, стояли по-городскому одетые люди, на которых то и дело озирался Гриша.
– Вон батя мой, в синем армяке, – тыкал пальцем Гришка в сторону ракиты. – А рядом, в пиджаке и галстуке – самый главный его начальник.
– А тот, в кожаных портках, с кобурой на ремне? – спросил Клим.
– Тоже начальник…
– Грозен шибко… – прошептал Климка. – Неужто молиться пришли на Троицу?
Гришка усмехнулся:
– Молиться, а то как же!.. Батя мой теперь главантидер. Ему молиться не положено.
– Кто-кто? – не понял Клим. – Какой там еще антидёр?
– Не антидёр, а главантидер! Он мне в прошлый свой приезд про свою новую должность сказывал.
– Что ж за должность такая?
– Сила, а не должность. Всё теперь может сделать. И ничего ему за это не будет.
– Даже на крест плюнуть? – шепотом спросил Клим.
– Пару пустяков!
И Гришка, не скрывая гордости за своего знаменитого отца, прославившегося в Слободе еще при первых наездах продовольственных отрядов из Красной Тыры, сам плюнул в сторону церкви.
– Сынок! – зычно позвал Григория Петр Ефимович и призывно махнул ему рукой. – Подь-ка сюды!
– Айда, Клим!
Они подбежали к приехавшему на праздник начальству.
– Мой черненький, – сказал Петр
