Ибрагим в недоумении сначала посмотрел ей вслед, потом заглянул в покои визиря. Муслим-ага лежал на полу с кинжалом в груди и, истекая кровью, задыхался от гнева и попытки кричать.
— Хасан, изловить ее! Живо! — крикнул Ибрагим и склонился над умирающим.
— Четвертовать…четвертовать… — шептал визирь, захлебываясь кровью. — Исчадье…женщина. Уби… — не договорил Муслим-ага и испустил дух.
Карма бежала куда глаза глядят. Ей удалось спрятаться за ковром, правда не на долго. Евнух Хасан сначала пробежал мимо, но поняв, что упустил ее, вернулся. А беглянка за пару секунд добежала до балкона и спрыгнула с него вниз. Однако неудачно: подвернула ногу. Волоча ногу, она укрылась в кустах и пыталась отдышаться. Кажется, все было тихо. Погони видно не было. Она выбралась из кустов и перебежками направилась к воротам, прячась за каждым деревом сада. Уф, кажется удалось ускользнуть от этих глупых монстров.
И тут ее схватили за плечо.
— Нет! — вырвался крик из ее горла. — Хасан, отпусти меня, — взмолилась Карма.
— Он, может быть, и отпустил бы тебя, если бы не я, — зловеще прошипел неизвестно откуда появившийся Ибрагим.
Тут подоспел еще один стражник.
— Взять ее! — распорядился секретарь.
И евнухи схватили преступницу за руки.
— Ты будешь наказана за содеянное, — Ибрагим ударил Карму по лицу, раскровив ей нос.
— Назови мне свое имя, антихрист, чтобы я прокляла тебя! — крикнула Карма.
— С проклятьем ты опоздала, — цинично ухмыляясь, Ибрагим снял с ее шеи драгоценное ожерелье, браслеты и диадему.
— Ничего, у меня еще есть время умножить твое проклятие, мерзкий выродок!
— Только лишь до утра, красавица. Только лишь до утра… На рассвете тебя казнят. Сначала тебе отрубят руки, потом ноги, а напоследок… — он больно схватил ее за волосы, — … палач хладнокровно отсечет тебе эту миленькую головку! — усмехаясь, процедил сквозь зубы Ибрагим. — В башню ее, и глаз не спускать! — распорядился он и исчез в темноте.
В башне, высотой в сотню локтей, было темно и сыро. С крыши падали редкие капли, бились о металлическую цепь, которой была прикована к холодной стене пленница, и разлетались в разные стороны мелкими брызгами. В кирпичном выступе, недалеко от узницы, торчал одинокий факел. Его пламя дрожало от сквозняка, и по стенам плыли и дергались причудливые тени. Округлая башня (тридцать локтей в поперечнике) окон не имела, только под самым куполом чернели четыре узких щели в виде бойниц. Напротив Кармы, висевшей на цепи, и руки которой приковали над головой так, что она вынуждена была все время стоять, виднелась низкая дверь с решетчатым оконцем. За ним был темный коридор, из которого в свою очередь вели еще две двери в противоположных направлениях: одна выходила во внутренний двор этой древней, почти что разрушенной крепости, другая открывала выход в город.
Мирные и добрые горожане еще не успели узнать о трагической и бесславной кончине их Великого визиря и благополучно смотрели свои сказочные сны. Только не до сна было плотникам, возводящим на центральной площади города помост для предстоящей казни дерзкой чужестранки.
…Время от времени к оконцу подходил надзиратель и проверял, как ведет себя приговоренная.
— Остаешься на всю ночь до утра, — сказал пожилой усатый стражник молодому воину султана. — На рассвете тебя сменят.
— Кто она? — поинтересовался юноша.
— Какая разница. Она подняла свою неверную руку с кинжалом на нашего Великого визиря Муслим-агу. Султан не щадит таких, пусть она даже будет трижды красавица.
Юноша глянул через оконце на узницу.
— Да, она и вправду красавица.
— Смотри у меня! Темницу не отворять! С узницей не разговаривать! — пристрожился старший и покинул каземат.
Карма все еще была в одеждах, милостиво подаренных ей визирем. Через тонкий шелк шаровар и органзу халата белело незагорелое тело. Ее знобило и мучила жажда; вдобавок ныла подвернутая нога, и пленница была вынуждена стоять или переминаться с ноги на ногу. Силы вновь начали покидать ее. Что ж, на рассвете все муки, эти и предыдущие, прекратятся. Ждать осталось недолго. Дойти до Индии она так и не сумела. И суждено ей умереть на этой варварской земле от руки не знающего жалости палача. Все кончено: и долгий путь, и мечты, и надежды. Берджу… Ах, Берджу. Только его образ не покидал ее и настойчиво стоял перед глазами. Открывая их, она видела все те же серые холодные стены башни с ощущением, словно находится на дне колодца, закрывая, — чувствовала дыхание любимого, его прикосновения, поцелуи, она начинала даже слышать будто бы его голос, думая, что уже умерла и, покинув этот бренный и оттого жестокий мир, соединилась с ним. Карма почувствовала, что ее обуревает желание: она вспомнила их интимные уединения и восторг близости, уже почти почувствовала тепло тела Берджу. Сердце начало учащенно биться в груди. Она сейчас испытывала необъяснимое блаженство. И будто не было башни, не было визиря, не было ничего кроме их двоих. Возвращаться назад в реальность не хотелось. Да и стоило ли?
В очередной раз молодой надзиратель подошел к оконцу, чтобы убедиться, что все спокойно и пленница на месте, и заметил, что она тяжело дышит, томно вздыхая и выгибаясь, потирает бедра одно о другое, трется головой и лицом о свои обнаженные руки. От увиденной эротической сцены юноша раскраснелся. Любопытство в нем разгоралось с нарастающей силой, и вот, слегка скрипнув, дверь в темницу тихонько отворилась, и молодой человек вошел внутрь башни.
Карма не слышала скрип и продолжала медленно и томно извиваться по стене. Растрепанные волосы полностью закрывали ее лицо. И чтобы рассмотреть приговоренную чужестранку получше, юноша подошел к ней ближе. Его некогда ровное дыхание заметно участилось.
— Что это ты делаешь? — непроизвольное удивление вылетело из его уст.
Карма вновь вернулась в реальность, подняла голову и сдула волосы с лица.
— Что? Кто здесь?
Она увидела симпатичного юношу в тюрбане, с саблей на боку и бессильно склонила голову на плечо.
— Что это ты такое сейчас делала?
Продолжая смотреть на юного янычара, Карма в одно мгновенье прокрутила всю возможную ситуацию и построила быстренько весьма смелый план.
— Подойди ближе, я не слышу? Чего ты хочешь?
— Я думал, люди перед смертью впадают в отчаяние и тоску…
— Мне уже не поможет ни отчаяние, ни тоска. На рассвете меня не станет, и мои земные дни и даже часы сочтены. Но… Но у каждого приговоренного к смерти спрашивают его последнее желание…
