колокольни, из стрельчатого каменного оконца появилась грязная худая рука юродивого. Он тянулся к веревке с большим обломком ржавого ножа. Каким-то чудом перехватил отпущенную внизу пеньку, схватил канат свободной рукой и стал отчаянно перерезать веревку тупым обломком ножа.
Толпа опешила.
– Пепа! – заорали на него снизу. – Кто не с нами, тот против нас! Слова-то – из Священного писания. Вспомни!
– Господи помилуй! Господи помоги, родненький!.. – приговаривал Пепа и судорожными движениями пилил хорошо вымоченную и свитую в канат пеньку. – Помоги мя, Господи! И прости люди Твоя!..
– Главантидер! – услышал Петр Ефимович окрик Котова. И по интонации понял, что нужно делать.
Карагодин в несколько прыжков по каменной лестнице оказался на колокольне, где посадский дурачок пытался перерезать веревки. Он поманил Пепу крючковатым пальцем:
– Подь сюды, Пепа. Жамок 32 дам!
Но юродивый повернулся к Петру Ефимовичу и замахнулся ножом на него огрызком ножа, вскрикнув визгливо:
– Изыдь, сатана!
– Ах ты, падла немытая!.. – выругался Главантидёр и попытался ударить дурачка серебряным крестом, достав свое орудие расправы из кармана штанов.
Но Пепа вдруг ловко и легко запрыгнул в проем, встал во весь рост, не выпуская веревок из рук.
– Дурак! Свергну и тебя в твой ад!.. – захохотал Черный Петруха.
Юродивый тихо засмеялся в ответ. Казалось, что он совершенно не боялся грозного Черного Петрухи.
– Ангел мой меня спасет… – светло улыбался Пепа. – У него крылышки легкие, воздушные… Ручки верные. Подхватит, унесет…
– Ах, так… – сплюнул с колокольни вниз Карагодин. – Ну, тогда лети…
И он пружинисто запрыгнул в проем к худенькому оборванцу, наваливаясь всем своим грузным телом на смеющегося дурочка.
– Без счастья, дядя, и по грибы не ходи… И летать не можно! – сказал он и резко шагнул в сторону, прижавшись лицом к стене колокольни.
Петр Ефимович, не рассчитав свой бросок, пошатнулся, взмахнул корявыми руками, будто и, вправду, собирался взмыть к ангелам в небеса – и полетел вниз… Прямо в гущу толпы.
Толпа ахнула, расступилась…
Но и тут какие-то высшие силы охранили его, в который раз сберегли его жизнь для каких-то тайных, неясных и ему саму, целей. Насмерть был убит грузным телом Карагодина старый солдат Матвей Колчин по прозвищу Колча, вернувшийся в 19-м году из германского плена законченным идиотом.
Тогда, перед отправкой, немецкие врачи в лагере для русских военнопленных поставили ему диагноз – истерия. И считали (может быть, не без основания), что болезнь эта – заразная. В толпе она передается «поведенческим путем». То есть стоит хоть одному больному-истерику испытать возбуждение или беспричинный восторг, как тут же этим состоянием заражались десятки, сотни и даже тысячи контактёров. Своих солдат немецкие психиатры лечили методами, основанными на врожденной любви немцев к порядку и дисциплине, на безоговорочном подчинении младших старшим, низших классов высшим, и всех вкупе – существующей на данной момент власти. Русских истериков и неврастеников они не лечили никак. Просто в 19-м году всех русских военнопленных отпустили домой с их хроническими болячками.
Колча был заместителем председателя комбеда. Активно строчил доносы на своих же товарищей по работе в комитете крестьянской бедноты. Когда выпивал, пел «Варшавянку» и считал себя пламенным борцом за дело революции. Когда же перепивал, то неизменно исполнял за столом (или под ним) старорежимный гимн «Боже, царя храни!». У товарища Котова, в сейфе Краснотырского отдела НКВД, на него, отца Василия и Федора Захарова лежали доносы, написанные одной рукой. Все трое обвинялись и уличались в создании «контрреволюционной организации троцкистского толка».
Больше среди слободского населения жертв не было. Другие бывшие прихожане слободского прихода отделались синяками и шишками.
Сам же Петр Ефимович сломал только ногу. И, кажется, именно тогда, у церкви, с которой он боролся изо всех своих сил, впервые уверовал, что его по этой жизни ведет НЕКТО или НЕЧТО, что старики называли провидением.
– Отделались, можно сказать, легким испугом, – сказал слободской доктор Фока Лукич, осматривая ногу больного. – Открытый перелом. Но ведь могли разбиться насмерть…
Но «легкий испуг» отпечатался на всю жизнь: с того самого дня стал Петр Ефимович хромым. То ли этот приезжий докторишко, судачили посадские кумушки, кости не все собрал, то ли Господь отметину оставил, но с того самого светлого Праздника Святой Троицы стал председатель «Безбожника» глубоко припадать на левую ногу.
Слободские острословы даже загадку такую придумали: то опустится, то поднимется, то опустится, то поднимется… Что это такое? Никто с первого разу не угадывал. – Это Петруха Черный за забором идет, голова его для наблюдателя ныряет: вверх, вниз, вверх, вниз.
ИЗ «ЗАПИСОК МЕРТВОГО ПСА»
Прошла уже неделя после тех ужасных событий у церкви Вознесения Господня, и я наконец-то заставил себя сесть за начатый мной дневник-исповедь. Этот страшный антирелигиозный бунт, новый атеистический праздник народа, который хотели внедрить власти, упразднив Святую Троицу, не идет у меня из головы…
Я понял, что не напрасно всю жизнь боялся толпы. Это страшно, если она заражается или поражается политической (или любой другой) истерией, которую почему-то новая власть чаще называет революционным энтузиазмом.
На святой Праздник Троицы в Слободе случилась «обычная русская трагедия», имя которой – бунт. Это все тот же «русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Старая власть боялась русского бунта. Новая, похоже, сама их инициирует и умело поворачивает против тех, кто ей мешает.
Все уже преуспели в «революционных доносах друг на друга». Врагов народа все больше и больше. Первые враги в Слободе – это кулаки и духовенство. Мне это абсолютно понятно: дух, вот чем пока не смогли овладеть, что не сумели репрессировать новые правители. Русский дух, православную веру истребить труднее, чем отнять воз хлеба, корову или отчий дом. Дух – не материален. Он еще пронизывает многие сферы государственной деятельности Красной Слободы. И пока церковь будет поддерживать в людях этот нравственный стержень, согнуть в дугу русского человека у власти не получится. Даже если она поставит к стенке половину населения Слободы.
Ей остается одно: сломать саму православную церковь, уничтожить культуру, традиции и обычаи русских. Сперва выбросить некоторые слова из русских песен, а потом уж наступить этой песне на горло… Без песен, духовности, корней предков русские не живут. Это самый бескровный путь уничтожения нации – подрубив ее вековые корни, засушишь все дерево. Сухое дерево долго не стоит. Через десяток лет, мол, все равно свалится. Самые умные из новых идеологов это понимают. И это пострашнее прямолинейного Черного Петрухи, проламывающего поповские головы серебряным крестом животворящим».
Нужно отдать должное новой власти, которая всё и всех обращает в свою «веру безверия». Особенно талантливо
