Не взор бы голубой и не свежая короста раны на щеке, оставленная росчерком вражьей стрелы, Каллис не признал бы Александра. Четыре дюжих носильщика храмовой стражи несли его в носилках, увитых искусной резьбой: признанный за сына богом Ра и получивший сан фараона, македонец был притомлён. Из сражения выходил ещё более мужественным и сильным, по крайней мере, глаза блестели; из храма же хоть и зрячим, просветлённым, но изнемождённым, словно долго брёл пешим по пустыне. Верёвочная борода, свитая из шёлковых и золотых нитей, стояла не торчком, как на каменных изваяниях, моталась в такт шагам носильщиков и досаждала Александру ещё и нестерпимым зудом разъеденного потом подбородка. И было бы кощунством, варварством в столь торжественный час чесать, где чешется, и делать то, что хочется.
Арис однажды поведал предание о египтянах, которого не было даже у Геродота: будто в ветхие годы, когда народ сей пришёл на берег Нила из неведомых земель, лежащих за Рапеями, был по-варварски белокожим, бородатым и долгогривым. И здесь, под знойным солнцем, в жаркой стране сначала исчернел и скоро лишился волос на лице, и, мало того, образ мужей стал женоподобным: то, что росло, было жидким, жалким и вызывало потеху. Однако, по обычаю, царь, сын бога Ра, непременно должен был носить знак мужества и власти – бороду, связующую его с отцом на небесах. Тогда жрецы Амона недостающий волос на подбородке стали свивать из шёлковых нитей с проседью серебра или злата и воскладывать на лик всех фараонов. У Александра же борода курчавилась своя, по-варварски густая и с золотым отливом, но, придерживаясь эллинских правил, он дважды в день принимал бритье.
Носильщики доставили носилки на стан, наконец-то опустили наземь и пали ниц. Царь первым делом сдёрнул мужские прикрасы и почесался со стоном удовольствия. Чуткий к его нравам, Каллис самолично принёс бурдюк прохладной воды и дал умыться прямо на троне, после чего подал желанный холстяной рушник, спасающий от зуда.
– Благоденствия тебе, о превеликий и солнцеподобный сын Амона, – сказал подобострастно, но Александр услышал скрытую иронию.
Их, как пуповина близнецов в утробе матери, связывал учитель, и Каллису дозволялось то, что не прощалось другим, и сейчас летописец, должно быть, изнывал от любопытства, желая узнать поскорее все таинства обряда посвящения и истины, открытые оракулом. Однако царь не собирался вести беседы и обсуждать что-либо с историографом: для Александра, привыкшего к бесконечному движению, время, проведённое под сенью храма Ра в состоянии полного покоя, казалось бесконечным, и он жаждал действий.
– Возьми перо, папирус, – велел он, вскакивая с трона. – Впрочем, нет, мои слова начертаешь золотом по пергаменту, как Арис научил… Где Нил соединяется с морем, быть стольному граду моей империи!
Когда-то в период странничества философу удалось добыть у варваров малый сосуд вечных, таинственного состава, чернил, которые он преподнёс Каллису, дабы записывать великие дела, сотворённые царём Македонии. В этом походе историограф ещё не доставал заветного дара из сундука, хотя было немало одержано побед, достойных отображения золотом. И вместо того чтобы в тот час исполнить веление царя, суть фараона Египта, летописец обескураженно воздел руки:
– Я не ослышался, о пресветлый сын бога Ра? Ты хочешь возвести столицу в дельте Нила?
– Ты не ослышался, Каллис… – Царь вошёл в шатёр и повалился на ложе. – Пиши, что сказано… Именовать сей град Александрия.
– Но Аристотель советовал выбрать место в междуречье Тигра и Евфрата, в Месопотамии…
– Столице быть в Египте, – надавил царь. – На родине богов! Здесь будет середина моей земли… И место я изберу сам.
– Ты излагаешь, государь, волю оракула?
Дотошность летописца показалась неуместной, и не было желания обсуждать с ним таинство пребывания в храме.
– Напиши указ: город воздвигнуть по моему проекту. А Музейон мира, сокровищницу мысли и высших творений человека должно возвести архитектору Динократу. Однажды он показывал мне план города Солнца…
– След бы спросить соизволения учителя, – посмел перебить историограф. – Прежде чем место выбрать…
Царь не внимал.
– Нет, это будет город-храм! – пробормотал он, опуская веки. – Я зрю его в своём воображении, лучистый город. А в его середине – чертоги Музейона и библиотеки. Это будет великолепный дворец, коего мир ещё не видел… Для всех иных строений… В том числе и для дворца фараона, довольно архитектора Клеомена. Невзрачность лишь высветлит великолепие!.. Пленённых в битвах гоплитов, а также персов, согдианцев и прочих… сводить пока в Ракоту. А также рабов из покорённых областей… Да, ещё призвать ученых! Философов, поэтов, естествоиспытателей… Ты почему не пишешь, Каллис?
Тот взял папирус, перо обмакнул в чернила, однако не поставил ни единого знака.
– Аристотель не одобрит выбор…
– Тебе ли рассуждать? Ты знай шурши пером… А воинам и воеводам указ будет таков… Прежде чем брать добычу и предавать огню города побеждённых… выискивать пергаменты, книги и свитки с тщанием прилежным. А также шедевры рукотворные из злата, серебра и камня… Всё, что восхищает взор! Дабы впоследствии переправить в Музейон…
– Уж не оракул ли надоумил собирать диковины? – усмехнулся Каллис. – Насколько мне известно, замысел похода совсем иной – мстить за обиды персам…
– В другой раз я диктовать не стану!
– Ну, полно, Александр!.. Столицей твоей быть новому Вавилону. А про Музейон от Аристотеля я ничего не слышал. Не след напрасно расточать запас золотых чернил. Оракулу ты оказал честь своим путешествием в храм Ра. А статус фараона – услуга Египту, который и так благодарен тебе за освобождение от владычества Персии…
После сражений царь не отдыхал, не предавался сну, а тут, изнемождённый, вдруг задремал, и золотистый лик его стал напоминать личину усопшего фараона. Обескураженный, историограф не стал записывать указы государя, а сочинил послание учителю, подробно изложив, как Александр посетил храм бога Ра в оазисе Амона, полагая, что тот и не вспомнит сказанного.
Однако спустя час царь встрепенулся:
– Прочти указы! Сдаётся, что-то пропустил…
Обычно чуткий к его нраву, летописец только в тот миг узрел не юношескую блажь в словах государя, но полную и мужественную решимость. Однако не смутился, ибо память не подвела. Глядя на чистый лист папируса, он повторил всё, что прежде услышал.
– И верно, не учёл! – вдруг спохватился царь. – Пиши! Сатрапам завоёванных полисов велю из сокровищниц храмов взять святыни. Искусные изваяния богов, молитвы, заклинания, гимны… Всё подлежит изъятию и препровождению в Музейон! В сей час же мои указы разослать, довести до разума и слуха. А мы немедля выступаем в путь!
И Каллис сделал последнюю попытку вразумить царя:
– На возведение столицы, с дворцами и чертогами, потребуется срок немалый. Дарий тем временем оправится,
