У Скансио зародилось сомнение, что их беседа с его величеством протекает столь уж с глазу на глаз. Карл уловил сомнение секретаря и хмыкнул:
– Это испанцы. Здесь ни один человек не понимает по-фламандски. На чем я остановился? А, на том, что меня публично пытались обвинить в богохульстве.
– Я уже извинился, ваше величество.
– Вместо того чтобы все время извиняться, когда речь идет не о вас, вы бы мне лучше сказали, как мог Харудж оказаться одновременно в двух местах? Из того, что вы дали мне прочитать, явственно следует, что в мае прошлого года, в один и тот же день этого месяца, а именно пятого числа, его видели при дворе турецкого султана в Константинополе и в Алжире.
– Истинно так, ваше величество.
– Истинно-то истинно, но как это могло произойти? Может быть, легче предположить, что у Харуджа есть двойник. Или то, что свидетели ненадежны.
– У этого факта были тысячи свидетелей.
Король раздраженно махнул рукой:
– Тысячи бывают так же ненадежны, как единицы.
– Ваше величество…
– Хватит. Сегодня мы больше с вами не будем разговаривать. Сегодня.
– Как вам будет угодно.
– Конечно! Как мне будет угодно, так и будет! Кардинал, по всей видимости, уже догадался, где вы находитесь, но, насколько я успел его изучить, он и не подумает выступать в вашу защиту. Он отдаст вас мне на съедение. Осталось решить только одно. Действительно ли вы знаете столько, сколько показали сегодня, или, наоборот, знаете много больше, но очень хорошо умеете это скрывать? И отданы мне с непонятной пока целью. Чтобы подтолкнуть меня к определенным поступкам, например. Запутать. Испугать. Ввести в заблуждение или искушение.
Скансио всплеснул руками:
– Да разве есть на свете человек, способный сделать все это!
– Вы мне льстите или выражаете возмущение?
Секретарь вздохнул и потупился:
– Я вам льщу.
Король пожевал верхнюю губу, снова приласкал бородку и сказал:
– Если бы вы ответили сейчас иначе, я бы приказал вас немедленно повесить.
Глава восьмая
КАПИТАН И ШЕЙХ
Ранним апрельским утром в порту Тенеса пришвартовалась парусная фелюга[46]. Из нее выбрались пятеро рослых саватеев[47], замотанных до глаз в свои пестрые платки. Вообще-то зрелище кочевника, путешествующего по морю, вещь достаточно необычная, и, не будь набережная Тенеса таким оживленным и многолюдным местом, на этот странный факт кто-нибудь обязательно обратил бы внимание.
Но каждый тут был занят собой. Городские стражники были заняты египетскими галерами, прибывшими чуть раньше. Все они сбежались к дальнему пирсу, чтобы собственноручно участвовать в досмотре.
Кочевники не стали задерживаться на набережной и постарались поскорее углубиться в узкие улочки припортового квартала. Чем дальше они удалялись от воды, тем меньше у них было шансов вызвать чей-нибудь интерес.
Они передвигались по городу уверенно, как люди, знающие, что им нужно. А нужен им был караван-сарай. Он находился у южной оконечности города, за городской стеной. Когда пятеро саватеев вошли в его распахнутые ворота, то увидели только что прибывший караван. Новый караван – это радость для всех. Для верблюдов, ослов, собак и людей.
Громче всех выражают свою радость люди.
Громче собак. И много громче верблюдов.
Особенно те из них, кто предназначен для встречи.
То есть стражники.
Между стражниками портовыми и стражниками привратными огромная разница. Более того, это два совершенно разных типа людей. Привратный стражник никогда не пойдет служить в порт. Портовый лучше умрет, чем выйдет к верблюжьему каравану.
Открыто они между собой не враждуют, ибо такая вражда могла бы привести к кровопролитию, но друг друга не любят. Дочь стражника, встречающего караваны, никогда не выйдет за сына стражника, встречающего корабли.
И наоборот.
Чем они еще различны меж собой? Поведением.
Портовые никогда не повышают голоса, не распускают руки, но зато с ними абсолютно невозможно договориться.
Караван-сарайские чрезвычайно шумны, склонны к рукоприкладству, но при этом грамотными мольбами и правильными воплями у них можно выманить обратно часть отнятого во время осмотра.
Эти особенности одинаковы для всех мусульманских портов на побережье Средиземного моря и хорошо известны каждому бывалому купцу.
Пятерку саватеев очень даже устраивало то, что они застали в караван-сарае суету и сутолоку. Трое из них остались у ворот, двое других пошли посмотреть что к чему.
На ломаном арабском, плохом турецком и неправильном берберском они задавали один и тот же вопрос:
– Кто тут может продать лошадей?
День был не базарный. Тенес и в базарные дни не славился конской торговлей, так что походить-поспрашивать пришлось. Поиски могли бы затянуться, когда бы не встретился им добрый человек.
Звали его Сайд. Одет он был как горожанин, чалму носил белую, пояс халата у него был из буйволовой, хорошо выделанной кожи, к тому же расшитой серебром. Все эти признаки говорили, что он не разбойник и не городской вор. При их ремесле такое одеяние обременительно.
Саватеи решили довериться Сайду, тем более что за услуги он просил сущие пустяки, немного испанской меди. Испанских монет у кочевников не оказалось, у них оказались неаполитанские.
Сговорились.
Менее чем через час у кочевников были пять разномастных, но вполне подходящих лошадей.
Напоследок предводитель кочевников поинтересовался у любезного тенесца, не знает ли он дороги до оазиса под названием Абуид.
– Абуид?
– Да, нам нужен этот оазис.
– Он довольно далеко от города, на пальцах не покажешь. Дорога слишком петляет.
– А нельзя ли найти проводника, мы хорошо заплатим.
– А сколько?
– Денарий.
– Видит Аллах, что проводника найти можно. Покажите мне этот денарий, а я вам покажу Абуид. Когда я вам покажу Абуид, вы отдадите мне этот денарий.
– Но тебе нужна еще одна лошадь?
– Я возьму взаймы у владельца караван-сарая Ахмеда. Он мой друг.
Ахмед не отказал своему другу Сайду.
Шестерка всадников тут же покинула Тенес по южной дороге.
Сначала пришлось миновать заросли колючих, занесенных песком кустарников.
– Что это? – спросили у Сайда.
– Апельсиновые рощи.
Ближе к середине дня показались красноватые пологие холмы, над которыми время от времени вставали легко взвивающиеся столбы пыли.
– Что это? – спросили у Сайда.
– Это великолепные виноградники. Отсюда вывозили вино не хуже хиосского.
Некоторое время пришлось держать путь по сухому извилистому руслу, ближе к западному обрывистому берегу, где можно было найти тень и хотя бы отчасти защититься от убийственных солнечных лучей.
