Когда, не дождавшись мужа, она вышла в залу просить гостей начать танцы, все заметили ее болезненно-возбужденное состояние.
Музыка заиграла; все поднялись с мест, и молодежь весело пустилась танцевать. Эти же первые звуки оркестра как бы пробудили Дитриха и Алину; они будто очнулись и теперь только вспомнили, что там, в доме, их ждут и что это отсутствие может повести к еще худшим последствиям.
Они тихо направились к дому. Дитрих хотел войти после Алины и сделать вид, что он был не с ней, а где-либо хлопотал в доме, но Алина, по странному чувству, которое она сама не могла объяснить, заставила Дитриха не только войти вместе, но даже подать ей руку. И чего надо было ожидать, то и случилось.
Генрих первый встретил их на пороге залы и с изумлением в глазах, – будто искра подозрения уже запала в его душу, – спросил Алину с упреком, куда она исчезла.
Многие из гостей невольно, из любопытства, приблизились к вошедшим. В ту же минуту Фредерика, будто почуяв что-то, догадавшись по взволнованному лицу мужа, какого рода беседа происходила между ним и Алиной, быстрыми шагами подошла к Алине. Все глядевшие на нее ожидали чего-нибудь особенного. Действительно, Фредерика, бледная и дрожащая, остановилась перед Алиной и выговорила громко:
– Милостивая государыня, я прошу вас немедленно удалиться из этого дома и чтоб нога ваша никогда не была в нем. Хотя вы и жена моего брата, но для меня вы были и останетесь все той же бездарной музыкантшей и авантюристкой.
Порыв злобы был слишком силен, и Фредерика, произнеся эти несколько слов, зашаталась. Если бы ближайшие гости не поспешили к ней, не поддержали ее, она упала бы на пол.
Произошло общее смятение; хозяйку в обмороке перенесли в спальню.
Алина спокойно, без гнева, как если бы ничего не случилось, первая вышла из залы и велела подавать свой экипаж. Вслед за ней стали разъезжаться и остальные гости, кто – досадуя, что праздник расстроился вследствие каприза хозяйки, а кто уезжал в полном убеждении, что в семье Шель и Дитрих есть начало драмы.
Со дня празднества в Андау прошло около месяца, но отношения Дитрихов и Шелей изменились настолько, как если бы прошли годы.
Дитрих сначала часто бывал у друзей, а с женой был в холодных отношениях. Генрих, со своей стороны, думал сначала, что еще возможно примирение с сестрой; нарочно был у нее раза два, чтобы заставить ее просить извинения у Алины, но, вместо того чтобы убедить ее, он был сам смущен словами Фредерики. Ревность, которая душила ее, сообщалась и Генриху; он тоже стал почти подозревать Алину и ревновать к Дитриху.
Генрих был вполне уверен в поведении жены, но ему сдавалось, что Алина относится к Дитриху иначе, чем прежде. Ему чудилось, что она или любит, или способна полюбить его.
Вдумываясь в свои с ней отношения, Генрих ясно видел, что Алина с ним уже не та, какой была прежде. Раза два подстерег он ее взгляд на себе, который был слишком красноречив. Она смотрела на него как-то свысока, надменно и презрительно.
Разумеется, отношения его с другом тоже изменились, и скоро Дитрих понял, что он уже не может бывать у Шелей запросто, как прежде. Генрих почти намекнул ему, что его частые посещения неприятны. Дитрих был поражен в самое сердце; он на первых порах понял, что чувство его к Алине такого рода, что он не может жить без нее; видеть ее стало для него потребностью жизни.
Необходимость разлуки, как всегда бывает, подействовала на Дитриха и Алину равно. Его чувство, казалось, удвоилось, и он был готов на все, хотя бы на смерть, ради Алины. Она же сама, не зная, что волнует ее, – упрямый каприз или начало нового, серьезного чувства, – сознавалась сама себе, что без Дитриха жизнь ее становится окончательно невыносимой.
Не прошло недели в разлуке с Дитрихом и в странных, натянутых отношениях с мужем, как Алина решилась на роковой шаг, который должен был иметь влияние на всю ее жизнь.
Дитрих в отсутствие Шеля, отлучившегося в Дрезден, приехал верхом в соседнюю деревушку и послал крестьянку вызвать госпожу Шель под каким-либо предлогом.
Свидание в маленьком домике этой деревушки поставило обоих в совершенно иные условия. Это было уже тайное, любовное свидание.
Общественное положение Алины, как бы выброшенной из обыденной жизненной колеи, ее прежняя бродячая жизнь и привычка к бездомному существованию, ее одаренная и пылкая натура, требовавшая более затейливой и широкой жизни, чем жизнь вдвоем с Генрихом среди пустынного берега Эльбы, – все это вместе сказалось сразу и принесло свои плоды. Бросить мужа, сделать из его друга своего любовника, вдобавок так недавно женатого на золовке, конечно, было бы невозможно для всякой женщины. Но в Алине, со времени ее замужества, проснулась какая-то новая женщина, которая будто забыла самоё себя прежних дней, забыла Людовику Краковскую и Алину Франк.
– Я хочу жить, а это не жизнь, – сотни раз в день повторяла она.
Решимость ее была настолько велика, что она часто думала уже о том, как начать эту новую жизнь. Предлога не было. Иногда она серьезно думала объясниться с мужем, уговорить его отпустить ее, чтобы начать снова свою музыкальную карьеру. Но она понимала всю бессмысленность такого предложения; Генрих никогда не согласится на это, а если в течение года она сумеет уговорить его, то, конечно, он сам тоже последует за ней.
А между тем Алина чувствовала, что муж, к которому она совершенно охладела, будет для нее только обузой.
И вот теперь предлог этот подавала ей сама судьба. Дитрих был готов на все; он сам по первому намеку Алины предложил ей бегство, хотя бы на край света. Ему нечего было терять или оставлять с сожалением; он всей душой стремился вырваться из Андау, из ненавистных ласк глупой и нелюбимой жены.
Алину не очень страшил этот первый шаг; она сознавала, что стоит у преддверия новой, бурной, широкой жизни, которая может дать ей все, быть может, все то, что она потеряла в день убийства ее отца. Дитрих подаст ей руку и введет ее в этот новый мир, а затем бог весть что будет!.. И с ним соединится она не навеки, и он когда-нибудь будет ее жертвой точно так же, как Генрих теперь.
Но странное чувство увлекало Алину, толкало, заставляло взирать со спокойным духом на все то, что пугает людей, живущих простой, мирной жизнью, с мирными, обыденными потребностями.
У Алины явилось какое-то страстное и твердое желание как бы завоевать тот мир, который представлялся ей в радужном свете за пределами Дрездена и Саксонии.
Для всех окружающих ее лиц, для того же Генриха или Фредерики весь мир заключался только в Саксонской Швейцарии. Для Алины же не было пределов на свете: она уже знала Германию, познакомившись с ней во время своих странствований; она встречала немало иностранцев, и рассказы про Лондон, Париж, Мадрид или Италию всегда пленяли ее.
