Через два месяца после свадьбы наступил день рождения госпожи Шель; Фредерика готовила огромное празднество в Андау, какого еще никогда не бывало. Она снова разослала приглашения чуть ли не всему Дрездену. Даже Генрих удивился, почему сестра затевает праздновать рождение матери так пышно.
Поведение сестры со времени ее замужества удивляло Генриха; подчас ему казалось, что она не в своем уме. Ее постоянные противоречия и какая-то бесцельная, мелочная раздражительность – все это было загадкой для добродушного Генриха. Он воображал, что молодые совершенно счастливы.
Дитрих понимал, в чем дело, но, конечно, не ожидал, что Фредерика от слов перейдет к делу.
Алина тоже знала, как стала относиться к ней золовка, но отвечала на это с внутренним презрением. Она и не воображала, что эта мелкая, но злая натура способна на какое-нибудь тоже мелкое и глупое мщение.
Наступил, наконец, самый день празднества, и с полудня стали съезжаться отовсюду приглашенные. Скоро дом в Андау был полон гостей; некоторые были здесь в первый раз и сами были удивлены, зачем и почему их пригласили.
Алина явилась также одна из первых. Фредерика встретила ее особенно любезно, но не могла и не сумела скрыть своей ненависти к Алине, которая, казалось, овладела всем ее существом, дышала в каждом слове, обращенном к невестке.
Дитрих, заметив или, лучше сказать, почувствовав, как жена принимает ту женщину, выше которой для него ничего не было на свете, со своей стороны искренне, горячо встретил ее и с минуты появления ее в Андау почти ни на минуту не оставлял Алины одной. Для него все гости как бы не существовали; первая и самая дорогая гостья была Алина.
Между мужем и женой началось какое-то странное соперничество, которое тотчас же заметили все приглашенные. Насколько хозяйка Андау становилась с каждой минутой резче и невежливее с Алиной, настолько хозяин становился предупредительнее. Скоро самые простодушные гости и те заметили и перешептывались, передавали друг другу, что их, вероятно, пригласили участвовать перед словесным поединком между двумя родственницами. Алина сама тоже не ожидала, что Фредерика будет вести себя на этом празднестве настолько неуместно.
На все колкие замечания, придирки и остроты невестки Алина отвечала гордо, спокойно, в полном смысле слова, с высоты своего величия, и это еще более озлобляло решительную, но недалекую Фредерику.
За большим обедом хозяйка уже, казалось, не вполне владела собой. Среди общего разговора, довольно оживленного, хозяйка обратилась к невестке через стол и заметила громко во всеуслышание, что госпожа Алина Шель так громко разговаривает, что она сама не может расслышать то, что говорят ее соседи. Тотчас все замолчали, все переглянулись, и добрая половина гостей решила: или есть что-нибудь тайное, неизвестное для них в отношениях этих двух женщин, или госпожа Дитрих просто не в своем уме.
Алина была изумлена не менее других выходкой Фредерики, которая была настолько нелепа, бессмысленна и беспричинна, что даже не рассердила ее. Она пристально посмотрела на Фредерику, чтобы тоже убедиться, не сошла ли золовка с ума.
После нескольких мгновений неловкого общего молчания все пошло своим чередом, все как будто забыли или старались забыть происшедшее; но тотчас же после обеда готовилась развязка глупой комедии и начало драмы.
Едва все вышли из-за стола и разбрелись по дому, Генрих прямо пошел к сестре, позвал свою мать и стал просить сестру объяснить ему ее странное поведение, разъяснить причины, которые заставили ее оскорбить его жену.
С Фредерикой сделался нервный припадок; она объяснила матери и брату, что муж не любит ее, женился на ней ради состояния и без ума влюблен в Алину. Даже более того – пользуется взаимностью!..
На это госпожа Шель и Генрих ничего не могли отвечать; они отнеслись к Фредерике как к больной, расстроенной и посоветовали ей не выходить к гостям, а лечь в постель.
Генрих, улыбаясь и пожимая плечами при мысли, до каких безобразных подозрений могла дойти его сестра, вышел от нее и присоединился к остальным гостям, и всем, кого знал несколько ближе, он по очереди объяснил происшедший скандал болезнью сестры.
Дитрих, со своей стороны, тотчас после обеда предложил руку Алине и увел ее в сад, чтобы объясниться с ней.
Алина не была оскорблена нисколько, а только презрительно усмехалась.
Дитрих был более всех возмущен поступком своей жены, но он не стал извиняться перед ней за жену или успокаивать ее; сердечный порыв увлек его далее. Он прямо стал обвинять Алину в том, что она поступила с ним как с игрушкой, заставила его жениться на личности, которую он не любил и не любит… Личность эта, к тому же, ненавидит ту единственную женщину, которая ему дороже всего на свете… за которую он готов хоть умереть!
И все, что говорил Дитрих, было смесью упреков, жалоб и новых признаний в любви. И на этот раз за эту беседу случилось нечто, что должно было иметь роковое последствие для всей семьи… На этот раз, бог весть почему, бурная страсть, которая бушевала в Дитрихе, коснулась сердца Алины.
За это время Дитрих еще более переменился: это был далеко не тот молодой человек, которого Алина видела в Берлине. Его чувство к Алине, которое, вместо того чтобы утихнуть, все росло; его неудачный, несчастный брак; наконец, поведение Фредерики относительно Алины – все вместе заставляло его ежедневно мучиться, страдать и, сильно влияя на него, заставляло как бы перерождаться.
Еще недавно он казался моложе и наивнее Генриха, теперь же он был несравненно старше его.
Благодаря воспитанию, которое он получил, Дитрих был много образованнее, и теперь, возмужавши и выстрадав, он был выше Генриха и как бы ближе к Алине.
Покуда Дитрих проклинал свою судьбу и страстно уверял Алину в своем неизменном к ней чувстве, от которого он никогда не излечится, Алина передумывала все то, что приходило ей на ум. Она мысленно сознавалась теперь, что ее муж ей не пара, а Дитрих – выше Генриха умственно и нравственно и имеет с ней более общего, нежели муж.
Незаметно для обоих, беседуя, они долго просидели наедине в глубине большого сада. Дом уже давно осветился огнями, музыканты были на своих местах. Гости готовились закончить день танцами, а между тем хозяйка еще не выходила из своей уборной.
Фредерика, одетая по-бальному, ожидала мужа; она знала, что он ушел вместе с Алиной. Она мучилась и терзалась, горя как на огне, в ожидании возвращения мужа, считала минуты и, казалось, окончательно теряла голову, чувствовала себя способной на все. Ревность совершенно затемняла ее рассудок!
Когда, не дождавшись мужа, она вышла в залу просить гостей начать танцы, все заметили ее болезненно-возбужденное состояние.
