две женщины, стоявшие неподалёку, вполголоса жалели осиротевших детей, а ещё больше жалели Василия, который по сути их и осиротил, рассуждая о горькой участи отца – одиночки, оставшегося с такой оравой, и о том, что ему надо будет побыстрей жениться. Они по очереди приводили Василия и усаживали у гроба на заботливо подставленный табурет, но он долго не засиживался, и опять куда – то исчезал. Обе они были не замужем, и каждая из них, как ей казалось, уже была готова взять на себя заботу о детях и, естественно, о Василии. А она видела, что его глаза с каждой отлучкой блестят всё сильнее и становится он всё разговорчивей, и не могла понять, почему русские женщины, самые красивые женщины в мире, имеют такую низкую самооценку и такую великую готовность к самопожертвованию.
Сама Надежда Семёновна в браке была счастлива. Её муж Мишенька, добрейший, жизнерадостный человек, был известным гинекологом. Они прожили вместе тридцать три года, пролетевшие как одно мгновение. Он её любил, баловал и носил на руках, как ребёнка, почти до конца, несмотря на то, что вес обоих увеличивался с каждым прожитым годом.
– Хорошего человека должно быть много, – говорил он, когда она заводила речь о диетах, – глупенькая, ты даже не понимаешь, что от нашего веса зависит наше счастье, мешать которому мы не имеем права. Сев на диету, мы будем вечно голодными, нервными и раздражительными. А жизнь и так слишком коротка, зачем же усложнять её глупыми ссорами и раздорами?
Смерть Мишеньки была мгновенной. Инфаркт сразил его во время, когда он рассказывал что – то весёлое. Оплакивая его безвременную кончину, она успокаивала себя тем, что он умер счастливым. Наверное, потому, что ей не довелось испытать того, что пережила Вера и тысячи других женщин, проживавших подобную жизнь, она не могла понять, откуда у них берётся такая сила и воля, помогавшая всё выдерживать и прощать своих мужчин, у которых и от мужского – то оставалось только одно, то, что сейчас было в её руках.
Нахлынувшие воспоминания заставили её снова взяться за ножницы. Увидев её суровое лицо, повар поверил в серьёзность её намерений, и, всхлипнув, попросил.
– Не надо, пожалуйста…
– Не надо? – голос Надежды Семёновны был холоден и бесстрастен,– Чего не надо? Я ещё ничего не делала. Наверное, Марья Ивановна тоже говорила «не надо», а ты её не послушал, не пожалел… И того человека, который сгорел вместо тебя на лесопилке, тоже не пожалел…
– Ты их не ровняй. Если бы ты его знала, ты бы его тоже не пожалела.
– Знала бы что?
– Тебя это не касается. Поверь, он получил по заслугам. Больше я не скажу ни слова.
Надежда Семёновна посмотрела на его опущенную голову и устало выдохнула:
– Как хочешь…
– Надечка, давай вызовем полицию… – всхлипнула Софья Николаевна.
– Вызывай… – Надежда Семёновна, бросила ножницы на стол и упала на диван без сил, – Я больше не могу.
Софья Николаевна успела сделать к телефону всего один шаг, когда дверь отворилась и в комнату вошёл участковый и с ним ещё двое полицейских.
– Стёпа, вы откуда? – воскликнула она, падая на диван рядом с подругой.
– Да мы стояли под вашей дверью. Ну ты, брат, попал. Нашим дознавателям такие изощрённые методы и не снились. Надо попросить наших дам с ними поделиться.
– И нам бы не снились, – вздохнула Надежда Семёновна, – если бы он тут не расселся во всей красе. Не могли же мы его избивать.
– А как же насчёт угрозы порубить его на части?
– А, это… – Надежда Семёновна усмехнулась, и, обессиленно махнув рукой, сказала – это был всего лишь психологический приём.
– Ничего себе психологический приём. Вы же чуть не оторвали ему самое дорогое.
– Ну не оторвала же. Надеюсь, меня не отдадут за это под суд?
– Ни боже мой… Он же не станет жаловаться на то, что две пожилые женщины покушались на его пиписку, тем более, что никто этого не видел.
– Вот и хорошо. Скажите лучше, как вы сюда попали?
– Так вы же сами мне звонили. Вы не заметили, что у вас включён телефон?
– Нет, нам было не до него.
– Понятно. Ребята, развяжите его. Где твоё барахло, Аполлон?
– Сохнет в ванной. – проворчал повар, не поднимая головы, – я его постирал, а переодеться мне не во что. Мои вещи остались в обвалившемся погребе.
– Хочешь, иди так. Соседи по камере будут рады… Ладно – ладно, не зыркай.
Глава 27
– Мил человек, не поможете ли отнести кастрюлю в ванную… – вспоминал Повар, глядя сквозь решётку уазика.
Пристальные взгляды Марьи Ивановны, говорившие о том, что ей известно о нём что – то такое, что он и сам давно уже забыл, выбили его из колеи, именно поэтому он поспешил и взялся голыми руками за горячие ручки кастрюли. Обжегшись, он непроизвольно схватился рукой за мочку уха, в которой блеснула серебряная серьга.
– Цыган… -ахнула она, поняв, что перед нею стоит убийца Дарьи.
В его жизни не было ничего постоянного, даже имени. Да оно и не было ему нужно. Колеся по свету одиноким волком, он на каждом новом месте назывался по другому, выдумывал себе новую биографию, а Марья назвала его так, как его звали более тридцати лет назад. Увидев его злобный взгляд, она попятилась, но он навис над нею как коршун, и, схватив за голову, резко крутнул. Оттащив обмякшее тело в кладовку, вернулся на кухню, и, опершись руками о стол, задышал глубоко и размеренно.
Когда все обратили внимание на долгое отсутствие Марьи Ивановны, он уже оправился и вёл себя абсолютно спокойно. На плите кипел грибной суп. Попробовав, подсолил и приправил душистым перцем. Всё, что он готовит, непременно должно быть вкусным, тем более, что такой суп любят и едят с большим удовольствием все члены семьи. Попробовав ещё раз, посмаковал, и, достав из кармана баночку, похожую на те, что стояли рядком на полке, высыпал её содержимое в кастрюлю. Ещё раз помешав суп, вымыл ложку, тщательно вытер и положил в ящик. Теперь всё, пускай едят на здоровье, хотя оно им больше не понадобится…
В окно было видно, как уехала гостья, привёзшая Марью. Остальная компания отправилась на озеро. Дог вышагивал вместе с ними. Чёртов пёс не отходит от старухи ни на шаг, и его дальше кухни не пускает. Она из дома почти не выходит, за исключением редких прогулок к озеру, и присутствие собаки, чуявшей его за версту, постоянно мешало его планам. Он не раз делал попытки улестить пса, подсовывая лакомые кусочки в приоткрытую дверь. Но тот бросался к нему с такой злобой, что он едва успевал захлопнуть перед ним дверь, и к его угощению никогда не прикасался.
Блажной нёс удочки
