себе стуком в дверь. Жившая напротив старушенция, проводившая большую часть дня у дверного глазка, заподозрила неладное и вызвала милицию. Услышав шум, он спрятался в мойке за мусорным ведром и сидел там, пока все разошлись, затем доел котлеты и ушел тем же путём, каким туда попал. За это его опять избили и не давали есть целых три дня.
Лёвка часто убегал в сквер, и, глядя на женщин, гулявших с детьми, пытался угадать, которая из них могла бы быть его матерью. В глубине души он мечтал, чтобы его тоже водили за руку, спешили к нему, когда он падал, стряхивали с него пыль, и, жалея, дули на ушибленное место. Однажды он нарочно упал, и, сбив колено в кровь, подошел к тётеньке, которая, как ему казалось, была похожа на его мать, в надежде, что, увидев его, она узнает в нём своего сына, обнимет и заплачет от счастья. Он долго стоял перед нею и смотрел сквозь слёзы в её глаза, а она отводила взгляд в сторону, делая вид, что его не замечает, а потом и вовсе поднялась, подозвала чистенького, толстощёкого мальчишку, и, пожаловавшись соседке по лавочке на то, что из – за этих грязных, вшивых нищих негде погулять с нормальным ребёнком, увела его домой.
Помощь пришла оттуда, откуда он её не ждал. Это была девочка примерно его возраста. Качаясь на качелях, она увидела его кровоточащую коленку и подбежала, чтобы ему помочь.
– Ранку надо срочно промыть, иначе может приключиться столбняк. – сказала она поучительным тоном, и, присев перед ним на корточки, стала вытирать кровь своим белоснежным платочком.
Лёвка слушал её и молчал, не понимая, чего хочет это рыженькое чудо с огромными белыми бантами. Она измазала весь платок, а кровь продолжала сочиться. Лёвка готов был истечь кровью и перетерпеть любую боль, лишь бы она не уходила. Девочка решительно взяла его за руку и повела за собой. Он покорно шел следом, не глядя по сторонам, боясь, что сейчас кто – то крикнет: «гоните этого вшивого нищего прочь», и она бросит его руку и убежит. К счастью, на них никто не обратил внимания.
Девочка привела его в соседний дом к высокой двери, оббитой коричневым дерматином, открыла её своим ключом, и провела в большую светлую и очень чистую комнату. Усадив его на диван, принесла аптечку, и, достав из неё марлевые салфетки, вату и пузырёк с зелёнкой, стала обрабатывать рану. Он смотрел на пушистую головку, склонившуюся над его коленом, вдыхал исходивший от неё запах душистого мыла, и невольно вздрагивал от переполнявшего его счастья, а она дула на раненное колено и бормотала «у кошки боли, у собачки боли, а у нашего мальчика не боли». И ему казалось, что он умер и попал в рай, а Ульяна, говорившая, что туда попадают только добрые люди, а всем ворам и бандитам вечно гореть в аду и лизать горячую сковороду, как всегда, бессовестно врала.
В нём зародилась крошечная надежда на то, что его мечта наконец – то сбылась и он обрёл свой дом, не зря же девочка назвала его «нашим мальчиком», но в коридоре хлопнула дверь, и женский голос окликнул:
– Сонечка, ты дома?
– Дома, бабушка, дома. – откликнулась девочка, и, приложив палец к губам, стала убирать аптечку.
– Слава богу! А то я уже испугалась. Терентьева сказала, что недавно видела в окно тебя с каким – то грязным нищим. Надо же такое придумать. Иди сюда, я купила тебе тульский пряник. Посмотри, какой чудесный.
– Иду, бабуля, иду… – ответила Сонечка, и, затолкав Лёвку за шкаф, вышла из комнаты.
Он стоял в углу, затаив дыхание и глядя на фикус в большой деревянной кадке и на чёрное пианино, застеленное белоснежной салфеткой. На ней стояли две статуэтки в виде танцующих балерин, а между ними позолоченная рамочка с фотографией мужчины в очках в тонкой оправе, одетого в белую шапочку и белый халат. Он держал у уха трубку, прислоненную к голой спине какого – то мальчика, и к чему – то прислушивался. Это был Сонечкин отец, работавший детским врачом.
Из кухни доносились весёлые голоса и звон посуды, а Сонечка всё не приходила. Лёвка наконец – то понял, что его выгонят вон сразу же, как только обнаружат. А добрую, чистую Сонечку накажут за то, что она привела его в дом, и, может быть даже выпорют так же больно, как пороли его. Он то к поркам привык, а Сонечка… Ему впервые не хотелось, чтобы кому – то было больно. Прислушиваясь к их смеху, он на цыпочках пробрался к двери, открыл её и стремглав помчался по лестнице вниз.
После этого Лёвка стал ходить в сквер каждый день. Он подолгу просиживал в кустах в надежде увидеть Сонечку, но она не появлялась. Лёвка думал, что она наказана, может быть её даже не кормят, и решил отнести ей какую – нибудь еду.
Он стащил в магазине сладкую булочку, спрятал её за пазуху и пошел в сквер, чтобы обдумать, как передать её голодной Сонечке. От теплого запаха сдобы кружилась голова. Он проглотил бы эту булку за одно мгновение, но сдерживал себя ради Сонечки. Увидев издалека знакомые белые банты, он побежал бегом к лавочке, у которой она стояла, и остановился напротив, умирая от счастья и не зная, что сказать. А она возилась с маленьким, желтым с большим белым пятном на боку щенком, бинтовала ему лапу своим белоснежным платочком и приговаривала что – то ласковое и успокаивающее точно так, как приговаривала ему, когда смазывала зелёнкой его разбитую коленку. Лёвка долго стоял в ожидании, что она увидит его, обрадуется, и спросит, почему он тогда убежал и, может быть, опять пригласит в свой дом, а она увлеклась своей новой игрушкой и не смотрела в его сторону. Тогда он молча положил булку на лавочку, рядом с нею. Сонечка взяла её, едва на него взглянув, сказала «спасибо» и стала кормить щенка. Щенок грыз булочку, слюнявя и рассыпая крошки, а Лёвка смотрел на него и глотал слюну. От голода у него громко заурчало в животе. Услышав этот звук, Сонечка сморщила носик, бросила на него недовольный взгляд, и, подхватив щенка, перешла на другую лавочку. Остаток недоеденной булки упал на землю. Левка хотел его поднять, но она нарочно наступила на него своей аккуратной ножкой, обутой в новый сандалий и белый носок, и растоптала, смешав с пылью. Больше Лёвка в этот сквер не ходил.
Подрастая, он прошел все ступени воровской жизни, приобретая ловкость, выносливость и жестокость. Постоянный риск
