========== AFTERSHOCK ==========
Ноги сами несут его в опиумную.
Его очень заботит, какие будут чулки на господине Пти.
Он нарочно носит дамские из-за тугого обхвата голени, и его ноги не так болят от стояния у конторки сутки напролёт… И банк находится по пути, как хорошо. В банке он выписывает экипажу жалованье и боевую надбавку. Приходится повторять раз за разом удивленной юной даме, что нет, что его не беспокоит, что опустевший счёт будет закрыт. Звенят монеты. И снова монеты. Какие-то ассигнации. У него рябит в глазах от монет. Ему не хочется заменять их на ассигнации только из-за веса. Он сумеет донести всё. Или нет?
Нет, будем открывать именные счета.
Голова болит.
Юная дама считает, будто он не замечает, как она крутит пальчиком у виска, думая, что он не видит.
Глу па я.
Карманы набиты монетами. У него по-настоящему хороший портной, и карманы не рвутся, запуская тяжёлое золото в подкладку.
У Кристин из чулочной лавки был тяжелый день.
Она хмурая сегодня, держит за щекой свою конфету, листая страницы романа, суть которого потеряла много страниц назад.
Как же болит голова.
Пакет с Серенским шоколадом смят и пропах порохом. Какая разница. Кристин всегда знает, что он принесёт ей лакомство и вкладывает неизменный конвертик с сердечком в пакет с чулками для господина Пти.
Он не запоминает их лиц. Только адреса, выложенные из ступеней и поворотов улиц.
Цветочник.
Дайте оранжевые. Да не эти. Она ненавидит розы. Да, спасибо. Не нужно, оставьте себе.
Бордель.
Мадам тоже мучится мигренью и вяло улыбается оранжевой лилии, передавая ему взамен пакет с дорогущим льдом. Он не станет расстраивать её, ведь он ему не поможет. Пусть будет лёд.
Жанна не понимает, почему он не останется.
Но Жанна понимает цветную горсть камней в своих ладонях, понимает, что гранить ей их придётся уже за свой счёт.
Ему не ког да.
Но он привёз. Он всё сделал правильно. Нет, Жанна, с мадам я уже рассчитался, оставь себе. Жанна умная. Жанна не задаёт вопросы и отворачивается. Говорит весело, что у неё щиплет глаза. Они не прощаются. Нет.
Бесконечные ступеньки.
Он знает наизусть город и идёт по тонкой нитке запаха, закрыв глаза. Ноздри — его поводырь. Спотыкается. Звенят выпавшие с верха карманов монеты. Ему нет дела. Запах моря отступает. Тошнотворно-сладкие волны повсюду. Ему кажется, будто они говорят с ним, подсказывают, куда поворачивать. Они шепчут и неожиданно мелодично прыскают знакомым голосом. Где он его слышал? Селин?
— Господин Васко! Давненько вас не было!
Волны старого шёлка, свисающего с потолка, похожи на бархат от покрывшей их пыли.
Господин Пти заламывает руки, видя пакет в его руках. Постарел. Не торопитесь, господин Пти, я сам подниму монеты с пола. Вам нельзя. У вас подагра. Да-да, на все. Ничего мне не будет, что вы. Просто не запирайте заведение.
Не запирайте…
Повсюду в полумраке безымянные тела. Пёстрые подушки.
Голова раскалывается.
Вот и его угол. Как здесь чисто. Господин Пти колдует над зельем и ворчит, что каждый раз начинает генеральную уборку, да проклятая подагра…
Дымок благовоний такой приторный, что хочется чихнуть.
От первой же затяжки тошнота. Он сегодня разве ел? Надо вспомнить, что он ел в последний раз… Вспомнить… Горлышко бутылки, не коснувшись бокала, наполняет его глотку терпким портвейном. Спасибо, господин Пти. Несите ещё. Несите всё. Я сам… Сам… Вторая идёт легче. Чёртов кашель. А вы постарались, господин Пти!.. Господин… Пти…
Огненное дышло «Кота» ревёт красным пламенем, но сейчас ему так холодно, что он тянет руки в злополучные поршни. Они мнутся и плавятся, стекают мутными лужицами в его сложенные лодочкой ладони. Покажи, что будет, когда ты послушаешь и сделаешь, как я сказал. Огонь лижет его руки, из оранжевого становясь белым. Теплеет. Новые детали двигателя покрыты угольным нагаром, и хозяин уже и сам не помнит, когда их поставил. Собственное лицо кажется ему жидким, и улыбка стекает куда-то к уху. Боль ушла. Он стонет от радости в подушку.
От третьей ему становится тихо везде.
Сердце больше не бьётся. Время остановилось. Замирают шестерни его опытного образца, что под стеклянным корпусом многие годы отмеряет силу нажатия воздуха о землю и тугие воздушные волны. Он всегда знал, что воздухоплавание так же возможно, просто не существует в их мире ни инструмента, ни транспорта… Он начинает с измерения воздуха. Над ним смеются. Ему всё равно. Только бы нашлась идея того самого колена, которое… Вдруг его тело стремительно теряет вес, и он плывет на волнах дымки у подножия Орфея. Ослепительное око чудовища тщетно ищет его, взрезая воды нестерпимым лучом.
Но Васко здесь нет.
Васко выше воды.
Он просто лежит на мерцающем тумане и ищет звёзды. Он смеётся, нежась в искристом пуху. Но Орфей слышит его смех, и смотрит, и выжигает дыру в самом его естестве.
Хватаясь за воздух, хватаясь за воду, хватаясь за собственные плечи, он рушится вниз. Отчаянно барахатается, как лягушонок в ведре, такой же жалкий, такой же слабый. Ему холодно от собственных слёз. Поверхность порта остается тусклой точкой над самой головой, и он кричит её имя…
Льдистые пальцы забираются ему в волосы, и огромные голубые глаза удивлённо смотрят ему в грудную клетку, прожжёную насквозь.
Он всхлипывает сквозь улыбку и берет в руки её лицо.
— Скажи мне, Селин: «Вот какой же ты дурак»…
Она задумчиво перебирает его пряди, тянет пальчик к обломкам рёбер и упрямо мотает головой. Паутина волос повторяет её движение. Они отливают перламутром, расцвечивая темноту.
Ему не удаётся задержать её ни на мгновение. Она вертится, обдавая его мягким сиянием чешуи, задевает акульи-острым хвостом.
— Я так и не успел показать тебе картины… я столько не сказал…
Она поджимает губки и накрывает пальцем его рот. Юркая и неуловимая, она вьётся вокруг и зовёт поиграть.
— У меня ничего нет для тебя, Селин.
Узкая ладошка шлёпает его по щеке, а голубые глаза совсем обижены.
Он успевает мазнуть по тёмному пятну на её щеке, и пальцы скользят по чешуе, как по стеклу.
Мерцающая голубым рука зовёт его вверх.
— Нет-нет. Туда мне не надо. Там Орфей. Он меня съел. Ай!
Полосы его крови в воде светятся красным, а на ладони тают отпечатки маленького зубастого рта.
— Ну правда… Я не смогу. Я устал… Я умер… Ай!
Теперь она красно-полосатая, как проклятая колючая крылатка, и он смеётся через боль.
— Как же я люблю те…
Шершавые холодные губы впиваются в его, а сама она вжимается в него так, что заполняет собой почти целиком его разорванную грудь. Он слышит, как в его крови бьётся её сердце.
— Селин…
Темнота взрывается в его голове и накрывает стремительно приближающейся сетью света.
***
Перепуганные Джонас и Лауро с замотанными лицами изо всех сил трясли капитана. Хмурая Флавия отсчитывала монеты, прижимая к лицу платок.
— Он едва дышит. Что делать-то?
— Бледный как полотно, — Джонас сам побелел, приложившись к трубке капитана.
— А ну не вдыхай, помрешь, баклан!
Запоздалый удар в пах согнул пополам Джонаса, и Лауро с Васко рухнули на ближайшую софу. Юнга закашлялся, содрогаясь от рвотных спазмов.
— Да не знаю я, что делать! — громкий шёпот Флавии был таким отчаянным, что навты не на шутку сдрейфили. — К Маркизу его! Срочно!
Чертыхаясь, но никак не комментируя состояние капитана, они добрели до чёрного хода трактира. Флавия через ступеньку помчалась в гостевые комнаты, барабаня в каждую встречную дверь.
— Полундра, Маркиз! Маркиз!!! Ты где! Полундра!
Одна из дверей распахнулась. На пороге стоял Маркиз.
Кружевной чепчик был туго подвязан аккуратным бантиком под подбородком.
Из-под подола белоснежной ночнушки выглядывали волосатые пальцы. Узкое злое лицо с бодрой ненавистью смотрело на гостью.
— Пош-шла вон! Сплю я!
