Иди на дно, скорей на дно…»
Песня не просто звала. Она тянула, и не было сил ей противиться. Под эти еле слышные звуки моя рука сама собой потянулась к пряжке ремней и расстегнула её.
Я посмотрел на Фолли. Он выпрямился в кресле, глядя прямо перед собой остановившимися глазами. Руки пилота монотонно двигались по пульту управления.
Шлюпка плавно опускалась к земле. Вот она выпустила опоры, и они легко вошли в утоптанный снег. Вот откинулся трап. Из проёма двери потянуло холодом. А песня продолжала звучать.
«…на тихом дне, на мягком дне
Всегда тепло, всегда темно.
Иди ко мне, скорей ко мне
Иди на дно, скорей на дно…»
Фолли поднялся с кресла и пошёл к выходу. Я молча двинулся за ним. Всё было понятно. Надо просто идти на голос. Ведь ничего нет, кроме этого печального и завораживающего пения. Да ничего больше и не надо. Только идти и слушать. Идти и слушать.
Мы спустились по трапу и прошли мимо лежащего человека. Наверное, он тоже стремился на голос, пока совсем не ослаб. А затем выбился из сил и затих. Жаль. Теперь он не доберётся до чудесного голоса, не услышит его чарующие переливы.
По ослепительному голубому снегу мы уходили всё дальше и дальше от шлюпки в сторону горы. Туда вела цепочка следов. Там — я точно это знал — есть пещера. Нет, не пещера. Подземный ход. Каменные своды смыкаются над самой головой, а в уютной глубине ждёт обладатель великолепного голоса.
Справа и слева поднялись горные отроги. Глубокий, по колено, снег неприятно холодил ноги сквозь комбинезон. Порывистый ветер крутил в сухом воздухе пушистые белые хлопья.
«…здесь мрачен день, и ночь темна,
Здесь жёлто-красная луна.
Глядит с небес, как птичий глаз —
В последний раз, в последний раз…»
Ущелье сузилось. Вслед за Фолли я, пригнувшись, шагнул в тёмный проём пещеры. Ветер взвыл и затих.
И тут что-то сильно ударило меня по голове.
***
Когда я пришёл в себя, вокруг было темно. Я полулежал на неровной твёрдой поверхности, от которой ощутимо тянуло теплом. Руки и ноги были крепко связаны.
Несколько минут я пребывал в полной растерянности. Как же так? Ведь только что мы с Фолли кружили на шлюпке над бескрайней белой равниной. А теперь я лежу на каменном полу в кромешной тьме, связанный и беспомощный.
— Фолли! — шёпотом позвал я. Но темнота молчала. Лишь откуда-то издалека доносился еле слышный мерный звук. Шлёп-шлёп-шлёп… Я прислушался и понял, что это падают капли.
Я попробовал пошевелиться, и затылок отозвался тупой ноющей болью.
Постепенно я вспомнил, как мы шагали по глубокому снегу, словно в сладком тумане, а в ушах звучало завораживающее пение. Это пение околдовало нас, мы шли на него, как голодные мышехвосты на запах козьего сыра. В памяти всплыли сужающееся ущелье, тёмный лаз в заснеженном склоне горы, и я понял, что мы попали в ловушку.
Это живо напомнило мне ночь на ферме Петера и Ирги, когда Илия сошёл с ума. Снова боль в затылке. Снова шершавая верёвка охватила запястья и щиколотки. Только не слышно причитаний Рыжего, и Петер с вилами не придёт на помощь.
Постепенно мои глаза привыкли к темноте. Я сумел разглядеть перед лицом каменную стену — не рваную, а словно оплавленную невообразимым жаром. И даже заметил на камне бурые пятна мокрого лишайника.
Инстинкты требовали затаиться, не привлекать внимания и переждать неизвестность. Но умом я понимал, что это бессмысленно. Ведь кто-то притащил меня сюда и связал. Этот человек знает, что я здесь. А спрятаться мне всё равно некуда.
К тому же, голод брал своё. Мы с Фолли ничего не ели после вылета с Хирона — надеялись, как следует, поужинать на «Стремительном». А потом и вовсе стало не до еды.
Судьба Фолли тревожила меня всё больше и больше. Я вспомнил человека, лежавшего ничком в снегу возле шлюпки, и вздрогнул. Только бы Фолли был жив! Во что бы то ни стало, надо выяснить — что случилось с пилотом.
Я набрался смелости, вдохнул полной грудью тёплый воздух, зажмурился и закричал:
— Эй!
Гулкое эхо прокатилось по каменному коридору. «Эй, эй, эй» — на все лады заголосила темнота, и я испуганно умолк.
Не успело эхо умолкнуть, как раздался тихий шорох. Это были шаги, и они приближались. В темноте возникло смутное белое пятно. Я прижался к стене тоннеля, и по спине покатились струйки холодного пота.
Белое пятно приблизилось и нависло надо мной, словно призрак. Женщина, полностью обнажённая и неимоверно худая. Её ребра отчётливо проступали под натянутой кожей. Плоские груди жалко обвисли, спутанные волосы закрывали лицо. Сквозь нечёсаные грязные пряди блестели глаза. Спаси, Создатель! Я никогда не видел таких глаз у человека. Выпуклые, на половину лица, с огромными белыми зрачками. Зрачки уставились прямо на меня. Казалось, они видят меня насквозь, настолько пронзителен был их взгляд.
Женщина протянула ко мне костлявую руку, перевитую синими венами. Я увидел тонкие длинные пальцы с выпирающими узлами суставов. Пальцы заканчивались жёлтыми, изогнутыми, неровно обгрызенными ногтями. Я попытался отодвинуться, но костлявая рука цепко ухватила меня за подбородок и потянула к себе.
Ногти женщины больно впились мне в кожу, царапая её. Я невольно подался вперёд. Женщина приблизила своё лицо вплотную к моему и шумно втянула носом воздух. В горле у неё засипело, и она хрипло спросила:
— Откуда ты?
У неё был странный акцент — женщина словно давилась звуками, глотала их. Из-за этого речь звучала грубо. Но слова различались без труда.
— С юга. Из-за моря — ответил я. Объяснять женщине про шлюпку с космического корабля показалось мне глупым. Всё равно не поверит. Пару недель назад я и сам бы не поверил.
— Ты не врёшь. Не то, что другие, — сказала женщина, и в её голосе я услышал удовлетворение.
— Другие? — переспросил я. — Где они?
— Значит, вы всё же пришли за нами, — продолжала женщина, не обращая внимания на мой вопрос. — Много-много лет мы ждали вас. Наши дети рождались в темноте, нас губил холод и пожирал огонь, а мы ждали. И вот вы пришли, и врёте нам.
— Я не вру, — возразил я, осторожно отодвигаясь.
— Не ты. Другие, — женщина раскачивалась из стороны в сторону, не отпуская мой подбородок.
— Зачем вы схватили нас? Зачем связали? — я дернул головой, пытаясь вырваться.
— Мы спасли вас, — ответила женщина. — Спасли от сладкого-голоса-в-голове.
И стоило ей упомянуть голос, как он снова зазвучал. Сладкая, неумолимая песня трепетала, словно смертоносная бабочка с чёрными крыльями.
«…на тихом дне, на мягком дне
Всегда тепло, всегда темно.
Иди ко мне, скорей ко мне
Иди на дно, скорей на дно…»
Женщина отпрянула от меня и в ужасе заметалась по каменному коридору. Я напрягал силы, стараясь разорвать верёвки. Потом упал на живот и пополз туда, куда звал меня голос.
Женщина упала на меня сверху, обхватила ногами и руками и перевернула. Теперь я лежал на ней. Она вцепилась в меня намертво, испуганный шёпот обжёг ухо:
— Держи меня! Пожалуйста!
Остатком спутанного сознания я понял, что нужно делать и навалился на женщину. От неё пахло застарелым потом и грязью. Я прижимал её к каменному полу, не давая двигаться, а она не позволяла мне уползти.
«…здесь мрачен день, и ночь темна,
Здесь жёлто-красная луна.
Глядит с небес, как птичий глаз —
В последний раз, в последний раз…»
Голос пел. Мышцы сводило судорогой от напряжения. Вечность сочилась, словно горькая подземная вода сквозь известняковые стены. Костлявое тело женщины вздрагивало подо мной, дыхание её было хриплым.
Прошла вечность, и голос утих. Я, тяжело дыша, откатился в сторону. Женщина подползла ко мне. Я снова почувствовал её запах и по неведомому закону ассоциаций вспомнил Лину. Сегодня вечером я должен был вернуться к ней. А вместо этого торчу связанный в каменном мешке в обнимку с голой незнакомкой.
