— Старпом Кнайп сказал, что «Стремительный» отправится к Веринде через две недели. У тебя есть время принять решение. Если соберёшься лететь — мэрия Благословенного Приюта возьмёт на себя все расходы, связанные с твоей учёбой. Это будет только справедливо. Я уже говорил с пастором и Томашем.
Вот те на! А дядька Томаш, хитрюга, промолчал об этом! Сказал только, что у Говарда есть для меня новости. Понятное дело — он хотел, чтобы я волей-неволей увиделся с Говардом. Чёрт, кажется, все берутся устраивать мою судьбу.
Да, это была замечательная, великолепная новость! Вот только… Я почувствовал, как неприятный холодок острым когтем царапнул сердце.
— Говард, — спросил я. — А что Кнайп сказал про Лину? Мы ведь должны лететь вместе. Вы же пересылали её бумаги на Веринду, так?
Говард задумчиво вытянул губы трубочкой.
— Знаешь, Ал, я думаю — тебе надо самому поговорить с Линой. Она сейчас наверху, ждёт тебя.
Чёрт! Чёрт, черт, чёрт! Перепрыгивая через ступеньки, я взлетел по узкой лестнице на чердак. Распахнул дверь так, что створка со всего размаху хрястнула о стену.
Лина ждала меня. Плотно сжав губы, она сидела на нашей кровати, а возле её ног стояла большая сумка с вещами. Когда дверь ударила по стене, Лина даже не вздрогнула.
— Что случилось, Лина? — спросил я. Голос прозвучал хрипло. — Зачем ты собрала вещи?
— Я ждала тебя, чтобы попрощаться, Ал. Сегодня я уйду обратно к родителям, — тихо сказала она.
Сердце дёрнулось и замерло. Я вцепился в косяк так, что побелели пальцы. Ничего, сейчас! Только сделать, наконец, вдох и найти нужные слова. Ну же, Ал, давай! Ты ведь языки учил, чёрт тебя побери!
— Почему? Они не приняли твой экзамен? Это ерунда, Лина! Мы попробуем ещё раз, вместе! Будем посылать им бумаги столько раз, сколько понадобится. У нас есть целых две недели — это уйма времени. Всё получится, вот увидишь!
Лина зажмурилась и задержала дыхание, словно перед прыжком в воду.
— Я ничего не отправляла, Ал.
Стена дрогнула под моими лопатками.
— Почему, Лина? И ты молчала?
Она грустно улыбнулась, не открывая глаз.
— Я не такая смелая, как ты, Ал. Я боюсь улетать с Местрии. Боюсь космоса. Боюсь огромного, непонятного мира, который так тянет тебя. Мне лучше остаться здесь.
— Тогда я останусь с тобой! Мы будем вместе!
Вот теперь Лина открыла глаза. И посмотрела мне прямо в лицо.
— Нет, Ал. Не выйдет.
— Почему?
— Потому, что я люблю тебя. Люблю твою смелость и упорство. Твою бесшабашность и мечтательность. Если ты останешься здесь — ты перестанешь быть собой. А любить можно только того, кто есть.
— Но я тоже люблю тебя, Лина! Я хочу, чтобы мы были вместе!
Губы Лины дрогнули и приоткрылись.
— Но?
Да что за упрямое создание!
— Люблю. Без «но».
— Раньше ты не говорил мне этого, Ал.
— Разве это непонятно?
Лина покачала головой.
— Нет, Ал. Ты просто всё решал сам. За себя и за меня.
Я набрал в грудь побольше воздуха и сказал:
— Лина! Я люблю тебя и хочу, чтобы мы были вместе. Всегда.
Лина улыбнулась ехидно и чуть-чуть печально.
— Трудно же было это из тебя вытянуть.
— Ты согласна?
Мгновение Лина помедлила и решительно кивнула.
— Я согласна, Ал.
Эпилог
Утро выдалось солнечным и, по-осеннему, зябким. Холодное красное солнце едва поднялось над верхушками сосен. Солнечные лучи отражались от обшивки, и шлюпка на мокрой траве казалась оплавленным драгоценным слитком.
В полях уже убирали кукурузу. Фермеры наполняли огромные корзины тяжёлыми золотистыми початками, а грубые жёсткие стебли сгребали в кучи и оставляли перепревать. В этих кучах с комфортом устраивались на зиму колонии мышехвостов. Сейчас у них самая горячая пора — надо запасти всё зерно, которое обронят на землю созревшие початки.
Впрочем, часть кукурузных стеблей фермеры сушили. Соломой кое-где ещё крыли крыши сараев, ведь всегда найдутся хозяева, которым жаль тратиться на доски и черепицу.
Краснокрылые чивики уже вывели птенцов, и теперь собирались в огромные стаи. Вместе легче отыскивать пропитание в пустом зимнем лесу. Ветви рожковых деревьев уже пусты — все рожки собраны, или упали на землю под тяжестью семян. Но всегда остаются ягоды и мягкие лиственные почки.
В реке по утрам плещется крупная рыба, нагуливая жир перед холодами. Пчёлы торопятся собрать последний нектар с поздних цветов.
Местрия готовится к зиме.
Ну, а мне пора собираться. Лина позавчера уехала к родителям — попрощаться, как следует. А у меня сердце не на месте. Ну, как не вернётся? Знаю, что глупость — а перестать думать не могу. Потому и поднялся на рассвете, нетерпеливо меряю комнату шагами и затягиваю сборы, на которые и надо-то пять минут.
Вещей у меня немного — чистое бельё, да потрёпанная книга, которую я так и не вернул Стипу Брендону. Чернила на страницах расплылись в неразборчивые сине-фиолетовые пятна. Теперь ни прочитать, ни вспомнить — что там было когда-то написано. Точь-в-точь человеческая память.
Слава Создателю — Стип и Илия выздоровели. Вовремя доктор Трейси просветила им мозги и обнаружила опухоли. Наследственная болезнь — поганая штука! Именно такая опухоль сгубила мать Брендонов. Я-то плохо её помню. А вот мама рассказывала, что Эми Брендон была хохотушкой и шутя управлялась со своим непутёвым мужем и тремя сыновьями.
Вряд ли Стипу понадобится книга — скоро на Местрии появятся настоящие учебники. Дядька Томаш уже сговорился через старпома Кнайпа с шишками из Корпорации. Ну, а я возьму книгу на память.
Удобную кожаную сумку мне подарил Дин. Он же, с разрешения старшего помощника, уступил нам с Линой свою каюту. Так что мы теперь — гордые постояльцы маленькой отдельной комнатки с крохотной душевой и круглым иллюминатором. Она всего в десяти минутах ходьбы по корабельному коридору от каюты Фолли. Практически, соседи — учитывая размеры крейсера.
Кстати, Фолли умудрился выпросить у старпома каюту с тремя комнатами. Пилот напирал на то, что у него теперь большая семья — целых две жены. Десять дней Фолли блаженствовал без перерыва. А затем опять пришёл к Кнайпу и умолял выделить ему отдельную комнатку, самую маленькую — хоть кладовку. Лишь бы высыпаться в перерывах между вахтами. Да, избыток счастья тоже не всегда бывает на пользу.
Но я отвлёкся. Так вот — Дин остаётся на Местрии. Он сговорился с Петером и Иргой, родителями Лины. Они устроили его в своём доме и отдали сарай под эксперименты с улитками.
Дин сам рассказал мне об этом. Он говорил спокойно, даже обыденно. Но в его глазах я увидел что-то такое, отчего сердце вновь больно царапнуло острым когтем. Сомнение — вот что это было.
Я упаковал сумку и застегнул молнию комбинезона. На прощание погладил ладонью холодный металл телескопа. На нём уже осел тонкий-тонкий слой пыли. В эту чудесную трубу я когда-то впервые разглядел очертания настоящего космического корабля. Это было всего три месяца тому назад, а как будто прошли годы.
Распахнул скрипнувшую створку окна. Она слегка заедала — видно, разбухла от влаги. Свежий осенний ветер влетел в комнату, разбросал мягкие занавески и радостно пошёл гулять между рёбрами стропил.
Я внимательно огляделся — не забыл ли что-нибудь? Нет, ничего. Пора.
Все обитатели дома уже собрались за столом. Говард рассеянно барабанил пальцами по краю стола. Интен близоруко щурился поверх тарелки с пирожками. Даже Матильда присела на табурет, налив себе чашечку чая с цветами апельсинии.
Фолли всё было нипочём. Придвинувшись ближе к столу, он расстегнул китель и увлечённо пилил столовым ножом отбивную, запихивая в рот исполинские куски хорошо прожаренного мяса. Пилота можно было понять. Это мы недавно проснулись, а он вылетел со «Стремительного» ни свет, ни заря. Хотя, ни зари, ни света в космосе нет. Зато есть Лусия и Йугу, которые ежедневно обеспечивают счастливчику Фолли сладкую жизнь.
