— Я все сохраню в тайне.
Я бросил взгляд на Драха, который играл свою роль, изображая сомнение.
— Я уверен в этом, — сказал я. — Но наш кружок должен оставаться очень ограниченным — не более полудюжины человек. Половину прибыли получим мы с Каспаром как изобретатели метода. А тот, кто сделает вложение, должен приобрести не менее четверти доли от остальной части.
— И сколько это в денежном выражении?
— Восемьдесят гульденов.
Дритцен был торговцем, а потому умел производить подсчеты.
— Тридцать две тысячи зеркал — почем вы собираетесь их продавать?
— Пол гульдена.
— Шестнадцать тысяч гульденов. Половина вам — восемь тысяч. Четверть остатка мне — две тысячи.
Он прошептал эту цифру с благоговением человека, узревшего Господа. Я понимал, что он чувствует. Даже сейчас при мысли о размахе предприятия у меня дух захватывало.
— Неужели это правда?
— Мы владеем ремеслом и — как видишь — не лишены честолюбия. Все, что нам нужно, это капитал.
— Тут не может быть никакого провала, — заверил его Драх.
— И вы над этим колдовали все эти месяцы у меня в подвале?
— Частично. — Я переменил тему. — Но принять решение ты должен быстро. Есть много других, кто с радостью займет твое место.
Дритцен отер лоб и уставился в огонь. Глядя на Каспара, можно было подумать, будто он собирается заговорить, но я пнул его под столом, чтобы помалкивал.
— Я возьму долю, которую вы предлагаете.
— Она станет твоей, только когда мы получим деньги, — предупредил Каспар.
— Пятьдесят гульденов я могу дать сегодня. Остальные будут завтра. — Он задумался на несколько мгновений. — Вы подпишете договор о том, что они пойдут только во благо предприятия?
— Конечно. Но я должен иметь полную свободу действий.
Дритцен направился к сундуку у стены, достал бумагу, шкатулку с письменными принадлежностями и тяжелый мешочек, который звякнул, когда он положил его на стол. Я старался не смотреть в ту сторону.
Он снял пробку с бутылки с чернилами, обмакнул в них перо. В свете пламени из камина чернила стекали с кончика пера, как капли золота.
Камин почти догорел, и слуги уснули. Дритцен сам проводил нас до двери.
— Будь осторожен по дороге домой, — предупредил он меня. — Носить мешки с золотом по улицам небезопасно.
— Ничего не случится.
Мы пересекли дорогу и завернули за угол. В этот час улица была почти пуста. Почти, но не совсем. В тени под вывеской булочной стояли двое. Они вышли и встали у нас на пути при нашем приближении. Один был высокий и широкоплечий, он опирался на толстую палку, другой худой и невысокий.
— Он согласился? — спросил Штольц.
Я протянул ему мешок, который дал мне Дритцен. Штольц взвесил его в руке, передал Карлу. Однорукому пришлось изловчиться, чтобы держать одновременно мешок и палку.
— Здесь все, — сказал я.
— Если нет, ты скоро об этом узнаешь.
Затем двое двинулись в темноту улочки. Мы смотрели на них, пока они не исчезли из виду.
— Это во благо предприятия? — спросил Драх.
Моя совесть была чиста.
— Если теперь мне не переломают ноги, то это определенно во благо предприятия.
Штольц ошибался, рассуждая о деньгах. Они не были похожи на плуг или пару мехов, которые берут на время, а потом возвращают. Деньги были водой, которая крутит мельничное колесо наших усилий. Не имело значения, откуда они брались и на что тратились. Пока они продолжали течь.
Франция
Они оставили машину на парковке. Ник опустил окна, ключи бросил на переднее сиденье в надежде, что ее кто-нибудь угонит, прежде чем найдет полиция.
Большую часть пути в Страсбург Ник проспал, прижимая руку к груди, где под плащом у него была спрятана книга. Проснувшись, он увидел, что стало темнее. За окном кружились снежинки, а небо обещало еще более сильный снегопад. Напротив он увидел Эмили — она сидела, глядя на него.
— Который час?
— Почти полдень.
У Ника от голода скрутило желудок.
— Умираю — есть хочется.
Эмили вытащила из сумочки бумажный пакет.
— Я купила вам круассан.
Ник оторвал кусок и сунул себе в рот. Он словно неделю не ел.
— Вас сам Господь послал. А чашечки кофе у вас не найдется?
Эмили подвинула к нему по столику между ними бумажный стаканчик с пакетиками подсластителей и сливок. Он взял по три упаковки того и другого, перемешал пластмассовой ложечкой, проглотив за это время остаток круассана.
— А вы сами-то хоть немного поспали?
— Немного. Мне мысли уснуть не дают. — Она повернулась к окну. — Вероятно, Джиллиан узнала что-то такое, что неизвестно нам.
Ник молчал в ожидании продолжения.
— Она нашла бестиарий и карту в нем; и то и другое — крупные открытия. Но она никому об этом не сказала. Даже Ательдину.
— По его словам, — вставил Ник.
Она согласилась с этим дополнением.
— Потом она спрятала карту в банковской ячейке, а книгу в морозильной камере и исчезла. Думаю, отправилась на поиски «другого» бестиария. Зачем?
Ник прихлебывал кофе, слушая, что еще скажет Эмили.
— Она узнала что-то, сделавшее эту вторую книгу еще более ценной, чем первая.
— Что?
Эмили поморщилась.
— Не знаю. Но видимо, она узнала это очень быстро. Найдя книгу, она всего день пробыла в Париже.
— Тот день, когда она ездила к Вандевельду.
Ник представил себе физика, его уклончивые манеры, его стремление доказать, что скрывать ему нечего. Он хотел снова вытащить карту, попытаться разглядеть, что же увидела на ней Джиллиан. Но не осмелился сделать это в вагоне поезда, пусть и полупустом.
— Что бы это ни было, кого-то оно сильно волнует, — сказал он. — Невообразимо. С какой скоростью они устремились за книгой в хранилище, а перед этим в библиотеку! Но если им все про нее известно, то почему они в поисках книги преследуют нас?
Эмили посмотрела в окно. Метель за стеклом усиливалась.
— Может, им книга и не нужна вовсе. Может, они хотят, чтобы она оставалась спрятанной.
Окрестности Льежа, Бельгия
Брат Жером сидел в задумчивости над столом, потирая красные глаза. После встречи с Эмили у него разболелась голова. Он протянул руку к пластиковой баночке, которая всегда была рядом со столом, вытряхнул две таблетки. Будучи молодым, он гордился тем, что содержит в чистоте свое тело. Храм, крепость Господня. Теперь этот храм лежал в руинах: затопленный кофеином, чтобы сохранять бдительность, успокоительными от бессонницы, кодеином от головной боли и какими-то таблетками, прописанными ему доктором от сердца. Были и еще более сильные средства, порошки, которые не выписывают врачи, для памяти.
