Уход Вагнера не смутил Моллера. Он тотчас со свойственным ему азартом принялся сообщать городские и международные новости.
Никита Родионович подмигнул Моллеру и, выйдя из-за стола, поднялся к себе в мезонин.
Окончив рассказывать очередную сплетню, хозяин гостиницы тоже побежал наверх.
— Я вас правильно понял? — спросил он, войдя в комнату. — Вы хотите остаться со мной наедине?
— Совершенно верно… Присаживайтесь. Хочу с вами серьезно поговорить.
Сделав удивленную мину, Моллер пододвинул к себе стул и уселся против Никиты Родионовича.
— Скажу откровенно, — начал он, — я не люблю серьезных разговоров.
— Ерунда! — коротко бросил Ожогин и закурил. — Ведете вы себя по меньшей мере глупо.
Моллер насторожился.
— Очень глупо! — продолжал Никита Родионович. — И если вы не измените своего поведения, я, как хотите, вынужден буду сообщить о вас в то учреждение, где мы с вами недавно встретились. Надеюсь, вы меня поняли?
Моллер отрицательно замотал головой и оглянулся на дверь.
— Дурака не валяйте! — резко сказал Ожогин. — В серьезных делах я шуток не люблю.
— А разве я шучу? — спросил Моллер.
— Не знаю. Я бы на вашем месте так не поступал. Нам друг перед другом кривить душой нечего. Вы знаете, кто мы, и, возможно, только вы один об этом знаете. А о том, что вы сотрудничаете с гестапо, знают все.
— Этого не может быть! — испуганно пробормотал Моллер и еще раз оглянулся на дверь.
— Как не может быть, когда во всем городе хорошо известны ваши связи с гестапо!
Моллер побледнел.
— Вас интересует сейчас человек, который и нас интересует не в меньшей мере. Даже глупец может понять, что вы ходите сюда из-за Гуго Абиха.
— Абих — подозрительный тип. Он определенно имеет связи с коммунистами, — прошептал Моллер.
— Если бы это было определенно, — повысил голос Никита Родионович, — то он не находился бы сейчас внизу, в столовой, а сидел бы в другом месте. Это нужно доказать.
— И я докажу… докажу…
— Ничего вы не докажете! — оборвал Ожогин. — Вы только срываете работу других. Вы провалите все дело, если уже не провалили. Завтра я буду там и скажу свое мнение майору Фохту. Вы не только мешаете, вы бросаете тень на нас с Грязновым. Прикрывая свои визиты сюда дружбой с нами, вы настораживаете против нас и Вагнера и Абиха. Если вас считают сотрудником гестапо, то станут считать и нас. Вот чего вы добьетесь своими посещениями!
Моллер извлек из кармана несвежий носовой платок и вытер мокрый лоб.
— Вы этого не сделаете, — пробормотал он.
— Почему вы так уверены?
— Я вас считаю своим человеком.
— А если свой человек будет ставить нас под удар?
— Нет-нет… Этот Абих у меня поперек горла. Вожусь с ним сколько лет… Но если дело принимает такой оборот, я готов последовать вашему совету. Учтите, однако, это хитрая бестия.
— Тем более. — Никита Родионович встал. — Но если вы нарушите свое обещание и начнете вновь совать свой нос, то пеняйте на себя.
— Зачем так грубо, резко? Мы же свои люди… Моллер поднялся со стула, подошел к двери, ведущей на лестницу, и, приложив к ней ухо, прислушался. Ожогин молча наблюдал за ним.
— Я вот что скажу вам, — зашептал он. — Листовку дал мне майор и попросил понюхать. Понимаете, понюхать…
— Когда нужна будет ваша помощь в деле Абиха, — прервал Ожогин, — я обращусь к вам. Возможно, вместе и завершим всю эту длинную историю. Не возражаете?
— Нисколько. Всегда готов.
— Вот и договорились.
К концу января советские войска уже вошли в Силезию, Померанию, Пруссию, Бранденбургскую провинцию, вышли к Данцигской бухте и отрезали восточную группировку немецкой армии.
Каждый новый день приносил новые радостные вести.
На улицах Варшавы, Кракова, Лодзи развевались победные знамена…
В городе, где жили друзья, паника все усиливалась. Настоящее смятение царило среди торгашей, спекулянтов, завсегдатаев «черного рынка». Крупные дельцы, собственники, видные гитлеровские чиновники вывозили все, что только могли. Центр города почти опустел. Богатые кварталы казались вымершими, дома стояли с забитыми окнами и дверями. Остались кое-где дворники, прислуга, доверенные.
Эсэсовцы неистовствовали. На базарной площади появилась виселица. На ней целую неделю висели окостеневшие трупы. В надписи, прибитой к столбу, сообщалось, что повешенные — предатели интересов Германской империи. Фамилий казненных гитлеровские палачи не назвали, но народ их узнал.
В городе хозяйничали солдаты, полицейские и аферисты всех мастей и оттенков. Появляться на улицах с наступлением темноты, даже при наличии специальных пропусков, было рискованно. В одну из ночей обитатели дома Вагнера услышали треск автоматной очереди. Утром на улице обнаружили труп мужчины. Труп пролежал двое суток. Его убрали сами горожане. Перепуганные смелыми воздушными десантами Советской Армии, немецкие патрули в каждом встречном готовы были видеть парашютиста и зачастую стреляли в прохожих без предупреждения.
Вызванные на очередное свидание к Юргенсу, Никита Родионович и Андрей увидели, что его резиденция охраняется автоматчиками; один расположился в передней комнате, у самых дверей, второй — у входа в дом со двора.
В особняке царил прежний невозмутимый покой. Особняк напоминал островок тишины и порядка среди бушующего моря. Попрежнему внешне невозмутимым оставался и сам Юргенс.
Происшедший разговор носил не совсем обычный характер. Убедившись в том, что участники группы обеспечены всем необходимым и не терпят ни в чем особенной нужды, Юргенс попросил их произвести примерный подсчет продуктов питания месяцев на пять.
На удивленные взгляды друзей Юргенс ответил по-русски:
— Привыкайте, привыкайте… В нашей работе встречается подчас много непонятного, но это не должно вас пугать. В недалеком будущем вы сами узнаете, чем это вызвано.
Никита Родионович и Андрей, вооружившись карандашами и бумагой, сели за вычисления.
Когда вопрос с питанием был решен, Юргенс сказал:
— Прошу иметь в виду следующее. Клички, вам троим присвоенные: Марс, Сатурн и Юпитер, являются одновременно и паролями. Поэтому тот, кто назовет их вам, независимо от того, кто он, находится в курсе всех дел, и вы обязаны будете выполнять все, что он прикажет. Говорю это потому, что может быть всякое.
— Как это все-таки понимать? Юргенс усмехнулся:
— Время напряженное. Мало ли что может случиться! Сегодня я здесь, завтра — там; сегодня я жив, а завтра меня убьет шальная пуля… Вот так. Забывать об этом нельзя… Кстати, как я говорю по-русски? — вдруг спросил он.
