— Как это все-таки понимать? Юргенс усмехнулся:
— Время напряженное. Мало ли что может случиться! Сегодня я здесь, завтра — там; сегодня я жив, а завтра меня убьет шальная пуля… Вот так. Забывать об этом нельзя… Кстати, как я говорю по-русски? — вдруг спросил он.
— Лучше, чем мы по-немецки, — сказал Никита Родионович. — Вас можно принять за русского.
— Даже?
— Конечно.
— Это хорошо. Никто из нас не знает, на каком языке и когда придется объясняться. Вы думали над тем, как и каким путем лучше вернуться в Россию?
Ожогин и Грязнов ожидали, что сегодняшняя беседа начнется именно с этого вопроса, к нему они подготовились.
— Думали, — ответил Никита Родионович.
— Ну и как?
Ожогин изложил свою точку зрения. Возвращаться в Советский Союз под видом военнопленных — невыгодно и нежелательно. Нецелесообразно также говорить о том, что они вообще были на территории Германии, так как это может навлечь на них подозрение…
— Не согласен, — прервал Никиту Родионовича Юргенс. — Плена в своих новых биографиях вам не избежать, поскольку вы оказались на территории Германии. Раньше еще можно было сказать, например, что вы жили в районах, временно оккупированных немцами, или были в партизанах, но теперь такие варианты исключены. Остается плен. Плен и побег из плена. Обязательно побег, и причем групповой. Бежало пять, шесть, семь человек, в живых осталось трое. Вопрос: куда бежали, где скрывались, чем жили, что делали? Это надо серьезно обдумать. Фамилии пленных, бежавших из лагерей и погибших, вам дадут. Дадут также наименование лагеря. Не исключена возможность, что придется съездить и посмотреть этот лагерь, чтобы потом суметь рассказать о нем. Допустим и другой вариант: до лагеря вас не довезли, и вы по дороге сбежали. Такие факты имели место. Совсем недавно местные власти выловили четырех русских, бежавших с завода и скрывавшихся в лесах в течение двух лет. Такой вариант тоже подходит.
— Понятно, — кивнул головой Ожогин.
— У меня вопрос, — заговорил молчавший до сих пор Андрей.
— Пожалуйста.
— Радиотехника нам будет выдана?
— Ни в коем случае. Вы сами обеспечите себя техникой на месте, после окончательного упрочения своего положения. Вы убедились, что все это не так сложно, как кажется на первый взгляд.
Беседа затянулась. Ожогин и Грязнов сделали из нее вывод, что Юргенс после ареста Марквардта чувствует себя непрочно, хотя и старается это тщательно скрыть…
— Может получиться так, что мы будем предоставлены самим себе, — сказал Андрей по дороге домой.
— Все возможно, — согласился Никита Родионович. — В панике могут забыть не только нас.
— Ну что ж, не забудут — хорошо, забудут — еще лучше.
… В доме Вагнера никто не спал. Альфред Августович, Абих, Алим сидели в кабинете над картой.
— Мы составили «послужной список» Моллера. Нате, любуйтесь. — Вагнер протянул Ожогину исписанный листок бумаги. — Неточными могут быть лишь даты, а за все остальное ручаюсь головой.
Это был страшный список жертв — список коммунистов, антифашистов, преданных и загубленных Моллером. Вот коммунист — рабочий Саймер, по делу которого выступали всего лишь два свидетеля: полицейский и Моллер. Расклеивающим листовки Саймера видел только полицейский, а Моллер дал показания за плату. Вот адвокат Брандт. Он появился в городе перед войной и поселился у Моллера в гостинице. Брандт в свое время был активным бойцом Интернациональной бригады в Испании. Как-то в кругу друзей Брандт сказал, что готов сражаться за Москву так же, как сражался за Мадрид. На другой день его арестовали. Среди свидетелей был Моллер. Вот зубной врач — старик Лернер. В течение года он заменил Моллеру почти все гнилые зубы. Однажды доктор, между прочим, показал Моллеру портрет Тельмана, который он хранил несколько лет. Этой же ночью явились гестаповцы и арестовали доктора. Старик Лернер умер в тюрьме. Портной Келлер. У него была дочь Роза, жившая на нелегальном положении: ее преследовали за участие в первомайской забастовке. Будучи заказчиком Келлера, Моллер под предлогом помощи Розе узнал у отца, где скрывается дочь, и выдал ее гестаповцам. Вслед за Розой арестовали и семью Келлера. В списке значилось двенадцать жертв.
— Это лишь те факты, которые известны мне и друзьям, — сказал Вагнер, когда Ожогин прочел список. — А скольких мы не знаем! Как видите, этот прилизанный и скользкий человек страшнее и опаснее любого гласного гестаповца.
— С такой гадиной надо кончать, — сказал Ожогин.
— И чем скорее, тем лучше, — поддержал его Гуго Абих. — Я прошу поручить это мне. У меня имеются некоторые соображения…
Гуго пояснил. В организации состоит инвалид войны Пауль Рот. Он проживает на территории бездействующего кирпичного завода. Кроме Рота, на заводе нет никого. Гуго считает, что неплохо было бы заманить туда Моллера. Завод, находящийся на окраине города, — самое удобное для этого место.
— Ваш инвалид надежный человек? — поинтересовался Никита Родионович.
— Вполне, — ответил Гуго.
— Я тоже так считаю, — подтвердил Вагнер.
Новый знакомый понравился Андрею. Идя сюда, на кирпичный завод, Грязнов предполагал увидеть старого солдата, безногого или безрукого, пасмурного, злого. Перед ним же стоял сравнительно молодой человек, не старше тридцати пяти лет. Андрей узнал, что Рот перенес очень трудную операцию после тяжелого ранения.
— Ты понял, что от нас требуется? — спросил Гуго.
— Да тут и понимать нечего, — ответил Пауль. — Пойдемте, я покажу вам свое хозяйство, — предложил он гостям.
Двускатные островерхие навесы, крытые черепицей, занимали площадь в несколько гектаров. На них и между ними лежал чистый, нетронутый снег, поблескивавший в холодных лучах солнца. Под навесами чернела земля. Кое-где виднелись остатки кирпича-сырца. Территория завода была обнесена глухой деревянной изгородью.
— Что же вы охраняете? — поинтересовался Андрей.
— Завод.
И Пауль объяснил: стоит ему только уйти, как на другой же день от навесов ничего не останется — холодно, топлива нет.
Андрей спросил, где лучше всего принять «гостя». Пауль ответил, что это зависит от того, как они долго с ним собираются беседовать. Если разговор будет короткий, то подойдет барак, в котором жили летом рабочие; если затянется, то можно расположиться в комнате Пауля.
— Тянуть-то особенно нечего, — сказал Андрей.
Решили пригласить Моллера в барак. Это был длинный, пятидесятиметровый сарай, сколоченный из горбыля и кусков фанеры. Вдоль всех стен тянулись двухъярусные нары с остатками соломы. В конце барака стояли врытый ножками в землю пятиметровый стол из неотесанных досок и такие же скамьи. Барак имел одну дверь.
