— Посидим, поговорим.
День догорал. Еще не чувствовалось вечерней прохлады, но дневной зной уже спал. Закатное солнце ушло за дом, и стекла в окнах соседнего дома запылали ярким огнем. Чуть слышно доносились городские шумы.
— Со мной произошла нелепая история, — начала Антонина и тяжело вздохнула.
Она полистала лежавший на столе журнал «Вокруг света» и поправила цветы в вазе.
«Волнуется», — подумал Никита Родионович.
Рассказала она следующее. В московском поезде, идущем через Свердловск, оказалось одно свободное место в спальном вагоне прямого сообщения. Антонина попала в четырехместное купе, где уже было трос мужчин. Быстро познакомились. Один из пассажиров — как выяснилось впоследствии, иностранец, прилично владеющий русским языком — предложил ей занять нижнюю полку. Он ехал транзитом, через весь Советский Союз в Шанхай, по делам своей фирмы. Двое остальных — артисты, возвращались с курорта во Владивосток.
— Ну, знаете, как бывает в дороге, — продолжала Антонина: — взаимные услуги, заботы, непринужденные разговоры. Все мои спутники оказались людьми деликатными, предупредительными, и я нисколько не сожалела, что попала в мужское общество.
Иностранец, по словам Антонины, выделялся общительностью, умел поддерживать интересный разговор. У него в жизни было много приключений: он являлся участником последней войны, побывал в Африке, в Египте. До войны он некоторое время жил в СССР и работал консультантом на каком-то строительстве в Средней Азии. Это был представительный мужчина с большим круглым лбом, с бородкой и седеющей шевелюрой. Одет он был изысканно, со вкусом.
— Вначале мне показалось, что он угрюм и тяжел по характеру, — пояснила Антонина, — но дальнейшее его поведение опровергло это. Днем почти перед каждой остановкой он надевал роговые очки для защиты глаз от солнца, выходил из вагона и возвращался обязательно с какой-нибудь покупкой. Приносил фрукты, овощи, сладости, как-то раз принес бутылку вина. Угощал всех и в первую очередь меня. Когда стали приближаться к Новосибирску, он вынул из портфеля допотопный справочник, порылся в нем и спросил: «Скоро Новониколаевск?» Я рассмеялась: «О Новониколаевске все давно забыли. Мы знаем Новосибирск».
Антонина училась в Новосибирске, любила этот город и начала описывать его. Иностранец заинтересовался, стал расспрашивать ее. Она, конечно, не пожалела красок, а потом сообщила, что в Новосибирске у нее пересадка.
Никита Родионович внимательно слушал Антонину. История получалась предлинная, но в ней пока еще не было ничего нелепого.
Вскоре в купе возник спор о новосибирском театре. Антонина доказывала, что это лучший театр в СССР. Один из артистов поддержал ее: ему довелось бывать в Новосибирске. Второй артист заявил, что лучший театр в Одессе.
Иностранец, не видевший ни одесского, ни новосибирского театра, стал интересоваться архитектурой того и другого.
«Вы ничего не потеряете, если сами посмотрите театр и убедитесь в моей правоте», — сказала ему Антонина.
Вначале он промолчал, а потом, в дальнейшей беседе, высказал желание сделать остановку в Новосибирске. Артисты смеялись: «Вот что значит интересная дама: сразу уговорила!»
— Я думала, что он шутит, но когда стали подъезжать к городу, иностранец застегнул чехол своего маленького чемодана и приготовил макинтош. Мы вместе сошли с поезда, а при выходе из вокзала расстались. Он нанял такси, а я пошла сдавать вещи в камеру хранения. Больше я его не видела.
— И все? — спросил разочарованный Никита Родионович.
— Нет, не все, — ответила Антонина. — Это лишь начало, но без него непонятно остальное.
В Новосибирске Антонина занялась своими делами, а когда пришла на вокзал за вещами, ее задержали и доставили в прокуратуру. Антонина растерялась. В прокуратуре стали интересоваться, кто она, куда и откуда ехала, зачем оказалась в Новосибирске. Из первой беседы она так и не выяснила, почему ее задержали, но ей предложили не покидать город до особого разрешения.
Лишь на второй день, из новой беседы, она поняла, что все связано с иностранцем.
Следователь интересовался, при каких обстоятельствах возникло между ними знакомство. «Вы не будете отрицать, что рекомендовали иностранцу сделать остановку в Новосибирске?»
Она подробно объяснила, как все произошло.
Лишь на девятый день следователь объявил Антонине, что никаких претензий к ней не имеет и она может продолжать свой путь.
— Из заключительного разговора с ним я узнала наконец, в чем дело. Оказывается, иностранец на второй день после приезда бесследно исчез. А на восьмые или на седьмые сутки якобы обнаружили его труп. Меня отпустили, очевидно, после того, как убедились в моей невиновности… В общем, история неприятная. Я до сих пор не могу прийти в себя… Антонина умолкла.
Теперь и Никита Родионович согласился, что история действительно из ряда вон выходящая.
— Не напрасно Костя волновался, — сказал он. — Будто чуяло его сердце, что с тобой что-то стряслось. А я его все успокаивал…
Никита Родионович и Антонина, увлеченные беседой, не слышали скрипа калитки и звука шагов. Они подняли голову лишь тогда, когда раздался шорох раздвигаемых чьей-то рукой густых зарослей клематиса. В образовавшемся отверстии показалась голова незнакомого человека с маленькой седоватой бородкой.
Негромко, как бы боясь нарушить беседу, он поздоровался и сообщил, что хотел бы видеть Ожогина Никиту Родионовича.
— Я к вашим услугам… Проходите сюда, — поднялся из-за стола Ожогин.
Антонина захватила журнал и ушла в комнату.
Вошел гость. Рослый, широкоплечий, в белом шелковом костюме, в тюбетейке. На вид ему было сорок пять — сорок восемь лет.
— Вы Никита Родионович Ожогин? — спросил он еще раз.
— Да.
Гость протянул через стол руку. Никита Родионович пожал ее.
Держался незнакомец уверенно и даже развязно. Маленькая головка нелепо выглядела на его грузном теле. На лице застыла улыбка.
— Садитесь, — предложил Ожогин. Как ни странно, нервозность, не покидавшая его с пятницы, сменилась полным спокойствием.
— А другого места у вас нет? — спросил гость и огляделся.
— Можно пройти в сад, — предложил Никита Родионович.
Гость согласился.
Прошли в сад и уселись на деревянную скамью, вкопанную в землю.
Незнакомец достал пачку папирос, закурил и, пристально посмотрев на Ожогина, спросил:
— Вы прочли мое письмо? Ожогин наклонил голову.
— И не догадываетесь, кто я?
— Признаться, нет.
